— Н-не знаю, — пожал плечами я, внезапно осознав, что мама так и не перезвонила. — Тысяч пятнадцать, наверное.
— Это вряд ли, — прищурился Леха. — Тысяч десять максимум, я думаю. Хорошо, конечно, что твоей мамусечке не нужно эту копейку считать, у нее есть сынку, который ее содержит, надо думать, на достойном уровне. А если бы не было тебя, жила б твоя маты, я так думаю, впроголодь.
— Можно подумать, что у вас старики живут лучше! — фыркнул я, раздираемый желанием позвонить маме прямо сейчас и нежеланием делать это при Лехе.
— Не, у нас пенсии еще раза в два меньше! — радостно махнул рукой Чебан. — Только разговор не о том, у кого хуже. Разговор о том, как говориться, камо грядеши.
— Куда идешь? — автоматически перевел я. — Ну, и куда, по-твоему, мы идем?
— Назад, — пожал плечами Леха. — Назад, к совку. Это будет совершенно другой совок, совок без советов, без коммунистов, но он может быть даже хуже того, прежнего. И движение это ваше, к сожалению, неизбежно по двум причинам. Во-первых, потому что вы разрешили, вернее, не помешали вашему новому пастырю еще двенадцать лет вести вас, как стадо, за собой. А во-вторых, что почти все вы блеете в унисон, как раньше: «Одобрям-с!», и мнения тех, кто не согласен, даже подавлять не нужно, за этим громоподобным выражением стадного единства их просто не слышно.