Но наемным продавцом у Никсона я пробыл недолго. Сначала я «подтащил» на производство работавшего в войсковой слесарке армейского товарища, потом еще одного — на продажи. С моей же подачи мы первые в Москве стали делать не плоские, а объемные, «дутые» браслеты, пользовавшиеся ошеломительным спросом. Никсон оказался достаточно практичным, чтобы сообразить, что мой вклад достоин доли, и достаточно честным, чтобы эту долю мне предложить. Мы стали компаньонами, причем любящий бухнуть Никсон по принципу «от греха» назначил казначеем меня. Казну нашу я в тайне от родителей хранил у нас дома в Строгино в большой коробке из-под маминых сапог.
Это было фантастическое время. Денег было столько, что я просто не представлял, куда их тратить. Штаны Guess и «шузы» Dexter (никто, даже продавцы, не знали тогда, что это обувь для боулинга) стоили совершенно бешеных денег, но мой кошелек этих трат просто не замечал. Пиво мы пили только Хайнекен (20 рэ банка, средней зарплаты по стране хватило бы банок на шесть), курили только аристократический JPS — Marlboro было лицензионное, и поэтому не канало. Машина на рынке в Южном порту с переплатой в три раза против госцены стоила меньше моего месячного дохода. Всегда мечтавший не то что даже иметь машину, а просто ездить за рулем, я купил себе относительно скромную «шестерку» заодно с правами, благо рулить я научился еще в армии, на «растворном» ЗиЛке. Родители, особенно отец, моих занятий и заработков (хотя об истинных их размерах они даже не догадывались) не одобряли, но вышедший к лету 1989-го закон «О кооперации в СССР» на мой счет их успокоил, одновременно сильно встревожив насчет пути, по которому движется страна. Дома у нас проходили жаркие и, как сейчас говорят, неполиткорректные дискуссии по этому вопросу, и победителей в них не было.