От последних Ивиных слов неожиданно ревниво сжалось сердце, и я, отрезвляя себя, в ответ ожег себя жгучим крапивным хлыстом совести: ревновать женщину к мужу, к тому же еще и покойному — а все ли в порядке с головой у тебя, дорогой товарищ?
— Ты поедешь его… увидеть? Ну, до того? — минут через десять возобновил диалог я.
— Софа сказала, там нечего видеть, одни головешки, — не сразу отозвалась Ива. — Хочет денег дать, чтобы не затевали бодягу с генетической экспертизой, это не меньше двух недель, а покойник все это время непогребенный, это ни по нашим, ни по их обычаям нехорошо. Но все равно ехать завтра спозаранку надо, нужна моя подпись под протоколом опознания, без этого не выдадут свидетельство о смерти и тело… то есть, останки. Она и на кладбище договорилась, что могилу выкопают без свидетельства, но если завтра к часу я не приеду со всем этим из морга, похороны не состоятся.
Снова в салоне воцарилась тишина. И уже в виду семнадцатиэтажки Эскеровых Ива вдруг, не поворачивая ко мне головы, тихо спросила:
— Сам-то не пойдешь?
Для чего она об этом спрашивает, что имеет в виду? Мое отношение к Аббасу ей прекрасно известно, так что я должен выражать, придя к нему на похороны? Несмотря на заповедь никогда за рулем не отрывать глаз от дороги я не удержался, бросил на Иву быстрый взгляд, но ее профиль ничего не выражал.
— Ты считаешь, что мне нужно пойти? — спросил я и скорее услышал, чем увидел, как Ива пожала плечами, — черт, зачем тогда спрашивать?
— Не думаю, что он был бы рад меня видеть, — усмехнулся я, вспоминая, как в один из самых натянутых моментов наших отношений Аббас Эскеров обещал справить малую нужду на моей могиле.
— Как знать, — ответила, помолчав, Ива.
Подъехали. Дарья на заднем сиденье открыла глаза, как сова, закрутила головой. Ива открыла дверь, осторожно вытянула ногу, нащупывая с высокого порога твердую опору. Каким-то ужасающе лающим рэпом зашелся Дарьин мобильник. «Мам, мам, погоди! — остановила она Ивины попытки выбраться из машины. — Можно я сразу пойду к девчонкам? Катька прислала эсэсмэску, зовет прогуляться, я так по всем соскучилась!». Ива повернула голову, но захватить дочь в поле зрения из-за положения «полувыгрузившись» она уже не могла, и ответила, глядя куда-то в район лампочки на потолке «Аутбэка»: «Даш, ну куда ты в ночь? А отдохнуть с дороги? Завтра со всеми наобщаешься». «Завтра же похороны, забыла? — капризным тоном возразила Дарья. — С кем я завтра наобщаюсь?!» «Да, завтра же похороны, — эхом отозвалась Ива. — Я забыла». И вдруг, так и не выйдя полностью из машины, она разрыдалась. Я выскочил из-за руля, помог ей, протянул носовой платок. Дарья тоже тихо выскользнула из машины, хотела захлопнуть дверь, но с первого раза у нее это не получилось, и она была вынуждена второй раз размахиваться тяжелым дверным полотном. Чувство дежавю охватило меня: много-много лет назад я подвозил их на квартиру в проезде Шокальского; выходя из «семерки», Ива за что-то зацепилась подолом, я выскочил ей помогать, а с заднего сиденья тем временем так же, как сейчас, выкарабкивалась восьмилетняя Дашка и так же не могла закрыть за собою дверь. Это было… да, двенадцать лет назад, стрелка на циферблате жизни описала полный круг. «У вас в семье траур, — тихо сказал я Дарье. — Вообще-то, не время с подружками по клубам да дискотекам скакать». Та зыркнула на меня темными глазами, отвернулась, не удостоив ответом. «Поучайте лучше ваших паучат!» — читалось в ее взгляде. «Они не ходят в клубы и на дискотеки, — заступилась за дочь Ива и громко высморкалась в мой платок. — Там Катя, Лена и эта… как ее… хорошие девочки. Пусть сходит, только ненадолго». Выходило, что, обратившись к дочери в третьем лице, Ива доверила мне транслировать той свою волю. Я замешкался, потом как-то неловко полууобернулся к ней в каком-то совсем идиотском четверть-поклоне, словно мажордом, получивший распоряжение господ и собирающийся донести хозяйскую волю до челяди. Дарья, как заправская актриса, тонко прочувствовала мизансцену, отвесила мне низкий книксен, развернулась и зашагала прочь от нас. «Как ты думаешь, она не замерзнет?» — с трагическим выражением лица спросила Ива, возвращая мне платок. «Думаю, нет, — тоном того самого мажордома ответил я, добавил про себя: «Мэ-эм!» и пошел выгружать поклажу.
Нагруженная двумя чемоданами, ридикюлем и давешней Дарьиной толстобокой сумкой, Ива выглядела вылитой Маршаковской «дамой, сдававшей в багаж».
— Ты не поможешь мне подняться до квартиры? — спросила она.