И вот, в тысячный раз, я понимаю, что, честно говоря, не знаю, достаточно ли меня.
Я не хочу выяснять это тяжелым способом.
Мне нужно, чтобы он помог мне пройти через это, но я не знаю, как попросить его об этом.
— Ты хочешь вернуть свою свободу? Это то, ради чего ты привел меня сюда?
Глаза Картера затуманиваются, словно бурная ночь застилает яркую зелень его глаз.
— Не надо. Не делай этого. Брось хотя бы на пять минут, ладно? Я знаю, ты чертовски стараешься притвориться крутой девчонкой, чьи чувства не задеты тем, что рядом со мной оказался кто-то другой, не задеты той гребаной понедельничной статьей, тем, что ты увидела это все… — он указывает на всю квартиру, презервативы, — но я, блять, вижу тебя насквозь. Я знаю тебя, Оливия, так что будь со мной откровенна. Если тебе страшно, скажи мне, что тебе страшно, но не выплескивай свои обвинения, будто это правда лишь потому, что ты слишком боишься признать, что тебе страшно.
Он отворачивается от меня, проводит руками по лицу, а затем запускает их в волосы, из его горла вырывается стон отчаяния. Гнев, печаль, поражение… Все это читается на его лице, когда он поворачивается ко мне.
— Ты сказала, что ты в деле. Ты сказала это, Олли, но, честно говоря, то, что ты сейчас делаешь выглядит так, будто ты уже выставила одну ногу за дверь, готовая смыться, как только все пойдет наперекосяк. А я не могу… я не могу так.
Я хватаюсь за грудь, прямо в том месте, где ее будто раскалывает на части, и наконец приходят слезы. Они заполняют мои глаза, скапливаются в них, я перестаю видеть совсем. Я отказываюсь моргать, потому что если это все, если все уже кончено, я не хочу, чтобы он видел, как они текут по моим щекам. Я не хочу показывать ему, как сильно я влюбилась в него за этот недолгий период.
Я не вижу, как его рука сомкнулась над моей, только чувствую, как он тянет ее, ведя меня к двери. Он накидывает мне на плечи пальто и помогает обуться. Когда он выводит меня в коридор, слезы, предавая меня, текут по лицу.
Я не смотрю на него. Не могу. Ни в лифте, пока он нежно держит меня за руку. Не тогда, когда он ведет меня через вестибюль или выходит в холодную ночь, тихо предупреждая, чтобы я не высовывалась, когда я едва замечаю вспышки света камер. Ни тогда, когда он помогает мне забраться в лимузин и садится рядом со мной, не говоря ни слова. Я смотрю в окно на проплывающие пейзажи и тихо плачу. По отношениям, что закончились так скоро, по единственному мужчине, к которому я испытывала такие глубокие чувства, по своей неуверенности, которая привела меня в глубокую, темную яму отчаяния, из которой я не могу выбраться. Не сейчас, когда между нами все кончено, когда я повторила слишком много ошибок, из-за недоверия к нему.
Мои глаза расширяются, когда мы проезжаем мимо улицы с моим домом, и я, наконец, поворачиваюсь к Картеру.
— Ты… ты… он пропустил…
Он не смотрит на меня.
— Ты едешь домой со мной.
— Но мы…
— Мы поссорились, — жесткий взгляд Картера устремлен на меня. В нем мелькает что-то нежное, что-то зыбкое, будто… быть может, он тоже боится. — Это ничего не меняет.
Я молчу, уставившись на свои колени, на палец, которым он нервно постукивает по колену.
Пока он не поворачивается ко мне.
— Знаешь, что случится, если я отвезу тебя сейчас домой?
Я раздвигаю губы, чтобы ответить ему, но на самом деле у меня нет слов. Он все равно опережает меня.
— Во-первых, это было бы последнее, что я хотел бы сделать, и последнее, чего бы хотела ты, будем честны. Я бы ушел, злясь на себя, а ты бы притворилась, что покончила со мной, что все к лучшему. Потом ты бы зашла в дом, надела пижаму, и через пять минут ты остыла бы, и поняла, что тоже злишься на себя. Ты бы плакала из-за нашей ссоры, как сейчас, потому что тебе было бы обидно, что ты ранила меня своими словами. А я? — он показывает на себя, глядя на меня, наблюдая, как продолжают течь мои слезы. — Я бы вернулся домой, злился на себя за то, что позволил тебе уйти, оставил тебя одну, когда ты расстроена и уязвима, что ты снова имеешь дело с последствиями моего безрассудного прошлого. И я бы сел в машину и поехал обратно к тебе.
Картер наклоняется, его губы так близко, что его дыхание становится моим, и я вздрагиваю.
— Я бы перекинул тебя через плечо, если бы пришлось, но мне бы это не понадобилось, потому что как только бы ты меня увидела, ты бы обняла меня и заплакала. И знаешь, что бы я сделал, Оливия? — его нос коснулся моего, прошелся по всей его длине, опускаясь к кончику. — Я бы обнял тебя. Я бы поцеловал тебя. Я бы сказал тебе, что все хорошо, что я прощаю тебя за те слова, которые ты сказала, когда тебе было больно и страшно. Затем я попросил бы тебя простить меня за то, что я действовал необдуманно, за то, что привел тебя туда и лишь подпитал твои страхи.