Довлатов
Как это всегда бывает осенью, мне захотелось почитать что-нибудь достаточно пронзительное, чтобы заставить меня пустить слезу, и, одновременно, достаточно смешное, чтобы позволить себе забыть о воспитании и рассмеяться прямо в толпе людей. В метро, например. А значит, эта литература должна быть предельно, обескураживающе в своей простоте, честной. Поэтому я вновь, как и год назад, и два, и три, беру в руки томик Сергея Донатовича Довлатова.
Это советский писатель, родившийся 3 сентября 1941 года в Уфе, столице Башкирской АССР, и умерший на другом конце света – в Нью-Йорке –24 августа 1990 года от сердечной недостаточности. Эмигрировать в августе 1978 года его заставило преследование властями Союза за неугодные им тексты.При жизни в Союзе, Сергей Донатович работал журналистом в различных изданиях: после института (факультет журналистики ЛГУ) в газете «Знамя прогресса» ЛОМО, в 1972-1975 годах жил и работал в Эстонской ССР в газетах «Советская Эстония» и «Вечерний Таллин», а также экскурсоводом в пушкинском заповеднике в Михайловском (под Псковом), после возвращения в 1975 году в Ленинград работал в журнале «Костер». Заметки тех лет, описывающих работу самого Довлатова, а также его коллег-журналистов, и истории, происходившие вокруг написания различный статей, вошли в сборники «Компромисс» и «Заповедник», а вот набор его первой книги «Пять углов» в издательстве «ЭэстиРаамат» был уничтожен КГБ по приказу Эстонской ССР. Кроме того, Довлатов публиковался в эмигрантских журналах «Континент» и «Время и мы». В 1976 году был исключен из союза журналистов СССР.
Глядя на столь многочисленные падения и невысокие взлеты, невольно задаешься вопросом, почему автора так не любили советские власти и что такого в нем нашли миллионы поклонников, которые моментально образовались вокруг его творчества в 90-е годы, когда произведения Довлатова стали, наконец, печататься в России? Может, правы были КГБ-шники, сжигающие плоды его трудов?
Читая прозу Сергея Донатовича человек, обладающий умом и смекалкой наравне с эмоциональной зрелостью, не сможет не смеяться и, сразу после, не плакать (с тем, чтобы через пару прочтенных предложений снова засмеяться). Писатель использует короткие, простые по структуре и потому очень понятные, легкие для восприятия, предложения. Не чурается вставить, где того требует экспрессивность бытия или честность художника-натуралиста, крепкое словцо. И первая, и вторая особенность очень сложны в применении, и нужно обладать каким-то интуитивным, а не только выученным в ходе учебы и практики, навыком их сочетать. Талантом, иными словами. Довлатов играет словами с одной стороны просто и понятно, с другой – неуловимо мастерски, умудряясь кольнуть читателя в самое больное, задеть самые туго натянутые струны его души, которые, судя по обилию поклонников по всему миру, у всех людей одинаковые. Честность повествования, «зрение в корень» и какая-то типично российская безысходность делают прозу Довлатова понятной любому человеку, который пережил в своей жизни что-то такое, что позволяет (или обрекает) его чувствовать тоску в дождливый ноябрьский день, когда работа окончена и можно уже куда-то отправиться, но… «Но». Всегда есть «но».
В жизни Довлатова этим «но» был глубокий алкоголизм. Вот что говорит об этом скульптор Эрнст Неизвестный в интервью: «Дело в том, что я с ним пил. Его пьянство, с точки зрения психиатрии, да для этого не нужно быть психиатром, любой пьющий мужик это знает, это была форма самоубийства. Именно так, как он пил. Не в смысле много, а психологически как. Он как бы втыкал нож в своё сердце и говорил: «На тебе, на тебе, на тебе»… Это было тёмное русское пьянство, которое здорово, здорово отражено в песнях Высоцкого: «Что за дом притих…», «всё не так! Всё не так, ребята». Поэтому какое-то стремление куда-то убежать, а куда бежать? в смерть, у него конечно было». Как сказали бы современные психиатры – типичное компенсаторное поведение. Как сказали бы современные патриоты, блюстители «широкой русской души» - типично русская беда. Герои рассказов Довлатова такие же: тоже пьют, тоже ищут смерти, тоже болят воспаленным нервом от каждого легчайшего дуновения ветерка жизни. Но в словах Сергея Донатовича на страницах книги, лежащей под моими пальцами, не найти осуждения или отвращения. Только принятие, иронию и покорность. Иногда – бессилие перед превосходящими силами противника, будь то редактор, «шеф» как сказали бы сегодня или начальник колонии (Довлатовслужил три года во внутренних войсках в охране исправительной колонии в республике Коми (поселок Чиньяворык), откуда, по словам Бродского, вернулся «как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломлённостью во взгляде», которые нашли свое место в сборнике «Зона.Записки надзирателя»). Довлатов боролся со своим пьянством как мог, но «если годами не пью, то помню о ней [водке], проклятой, с утра до ночи».