— А чего говорить? — вздохнул Шурка. — Вы и так знаете, кто я…
— Такой порядок, — поспешил бригадир, — тебя спрашивают, а ты отвечай. Как в армии. Вот пойдешь служить, там научат.
— Ладно… — примирительно согласился Шурка.
Валька продолжала:
— Быкодеров Александр Данилович, тысяча девятьсот двадцать седьмого года рождения, образование неполное среднее, семь классов.
— Я не кончил седьмой… — пробубнил Шурка.
— А зачем писал? — строго спросила Валя.
— Так я же учился, целый год проходил, а как посевная началась, сразу в бригаду.
— Раз не окончил, нечего морочить голову, Быкодеров. Образование шесть классов.
— Так я же год проучился, только экзамены остались, и в бригаде это все знают. Вот и Василий Афанасьевич…
— Быкодеров! Веди себя как следует, — прервала его Валя. — Ты где находишься?
— Тише, товарищи, — поднял над столом руку Гриша. — Тише! Чего спорить? Парень действительно учился целый год. И ему обидно.
— Но справки же у него нет, — раздосадованно вставила Валька.
— Что справки? — ответил ей Гриша. — У него ее и за шесть нет. Школа сгорела. Будет правильно, если мы оставим образование неполное среднее, а семь классов можно и не писать.
— Так тут же графа «Образование», а внизу под строчкой — сколько классов окончил, — сердито ткнула карандашом в анкету Валька.
— Вот зануда… — прошипел у меня над ухом Васька.
— Ничего, — бойко вскочил с табурета Гриша и в два прыжка оказался за спиной у Вальки, — вот здесь прямо во всю строку и напиши: неполное среднее. Пиши, пиши, все правильно. Заявление мы читать не будем, давай биографию, ну?
Из невидимого нам угла землянки послышался тяжелый Шуркин вздох, потом сопение и наконец:
— Родился первого декабря двадцать седьмого года… (пауза) в три часа ночи, мать говорила…
Легкий смешок и стук Валькиного карандаша по столу.
— Дальше, Быкодеров.
— В тридцать пятом пошел в первый класс. Учился до сорок второго…
— Дальше, — требовательно стукнул Валькин карандаш. — Почему из вас нужно каждое слово клещами?
— А чё дальше-то, я все уже рассказал.
— И это вся твоя жизнь? — удивленно подняла брови Валька.
— Да, вся… — вздохнул из угла Шурка и, видимо сам удивившись краткости своего жизненного пути, добавил: — С сорок второго, с посевной — прицепщик, а теперь на тракторе.
А над столом опять взлетела рука Гриши:
— Думаю, что всем ясно. Переходим к вопросам. Прошу! Вы, Василий Афанасьевич, хотели спросить…
— Да что я… — заерзал на скамье бригадир и начал шарить по карманам свою баночку-портсигар с табаком. — Скажи, Шура, нам про свое семейное положение. Кто твои родители? Где они работают и воюют?
— Так вы же, Василь Афанасьевич, знаете. Мать в колхозе, сейчас в огородной, а батя на фронте.
— Я-то знаю, а другие, может, и нет.
— И другие знают…
— Ты не перебивай меня, — незло прикрикнул бригадир. — Такой порядок, тебе должны задавать вопросы, а ты отвечать.
— Да чего ж отвечать, если все знают?
— Быкодеров! — сердито постучал Валькин карандаш.
— Еще вопросы? — тряхнул светлыми кудрями Гриша.
— Письмо от отца когда было? — спросил невидимый нам председатель колхоза.
Валька удивленно подняла плечи, но Гриша легко придержал ее за руку.
— А вот летом, как тогда пришло, так и все… Он у нас на Севере, под Мурманском был.
— Ну, это ничего, — поспешил замять свой вопрос Дед. — Раз бумаги не было, значит, жив. Писать-то покуда некуда было, все порушено… Да и со временем там на фронте знаешь как…
— Как понимаешь задачи комсомола, Быкодеров? — прервала Деда Валька.
Шура вздохнул, откашлялся.
— Как все. Мне работать в колхозе, а батьке бить Гитлера.
— Как работать? — спросил Дед.
— Известно как. Чтоб трактор всегда в полной исправности, чтоб простоев по моей вине не случилось, чтоб дисциплина. А остальное — как все.
— Думаю, что Александр Быкодеров в основном понимает задачи комсомола на сегодняшний день, — поднялся Гриша. — Есть еще вопросы? Переходим к голосованию. Единогласно. Против и воздержавшихся нет. Поздравляем тебя, комсомолец Александр Быкодеров, от имени бюро райкома ВЛКСМ и коммунистов колхоза.
И он юркнул в невидимый нам угол, где стоял Шурка, и оттуда звенел его голос.
— Валентина Степановна выпишет тебе комсомольский билет. Фотокарточку сдал?
— Нет. У меня только старая, довоенная, после пятого класса фотографировался, а после шестого уже не фотографировали…
— Ладно, Шура, пока без фотографии выпишем, а потом разживешься, приклеим.
— Да у них, Григорий Кузьмич, ни у кого нет, — заметила Валька. — Принесли мне какие-то детсадовские, стыдно смотреть.
— Ничего, Валюша, выписывай им так. Можешь быть свободным, комсомолец Александр Быкодеров, еще раз поздравляю. — И Гриша позвал нас: — Заходи! Живо! Да вы по одному. Все равно разговор будет отдельно с каждым.
Проходя мимо нас, Шурка, растянув рот до ушей, ткнул кулаком меня в живот.
Я ответил тем же. Васька ловко подставил ему ногу, и тот, оступившись, вылетел за дверь.
Сделали мы это чисто, по хорошо наигранной комбинации, как сейчас говорят спортивные комментаторы, бригадир прикрикнул на нас:
— Ну, лошадки необъезженные!
— Чупров или Попов, выйдите кто-нибудь, — бросила Валька. — В комсомол группой не принимают.
Бригадир испытующе окинул нас взглядом, захохотал:
— Разве ты не видишь, Валюша, они же веревочкой связаны. Два друга.
— Ничего, — повернул к нам разгоряченное лицо Гриша. — Ты, Василий, пройди сюда, — и он метнул рукой в сторону края стола, где, потрескивая, коптила «катюша», — а ты, Андрей, там подожди, — он кивнул в сторону нар. — Ну так — начнем прямо с биографии. Слушаем тебя, Василий Попов.
Из темного угла мне хорошо было видно лицо Васьки. Он стоял за спиной Мартынка, и тому пришлось повернуться, чтобы видеть Ваську. Только сейчас, при неярком свете «катюши», я рассмотрел, как же Мартынок худ. Он всегда ходил в замасленной телогрейке, в каких ходили и мы, а теперь сидел в чистой хлопчатобумажной гимнастерке с аккуратно подшитым белым воротничком. Этот кипенно-белый воротничок сильно оттенял его худобу.
Сколько Мартынку? Лет сорок? Больше? Да нет, я слышал, как он ругался с Халимом Викуловым и сказал: «Мы одногодки». А тот с девятнадцатого. Выходит, только на девять лет старше меня. Что же это с ним такое?
Появился он в бригаде недели три назад. Привез его Дед.
— Принимайте тракториста и шофера, — сказал Мартынок, стаскивая с запотевшего лба ушанку. — Ранбольной я. Комиссовали из госпиталя. Можно бы домой ехать, да фашист не пускает.
— А куда ж ехать-то? — спросил бригадир.
— В Молдавию, под город Бельцы…
— О, тогда придется малость подождать, — покачал головой Василий Афанасьевич и повел гостя в землянку — показать его место на нарах.
В первый же день мы поняли, что Мартынок не очень общительный мужик. Но, как заключил наш Василий Афанасьевич, жить с ним было можно. К нам, подросткам, относился хорошо. Дня три назад Мартынок даже вступился за Славку и чуть не застрелил Халима. Выбежал из землянки с карабином, бледный, клацает затвором и орет: «Застрелю, гнида!» А Халим на него: «Я тоже могу взять». Стоят друг перед другом два доходяги и орут до хрипоты. Потом Мартынок швырнул карабин на крышу землянки: «Не буду поганить о тебя руки».
Халим все же, видно, испугался, потянул себе с крыши землянки немецкую винтовку — там их лежало штук пять-шесть.
Оружия этого у нас на стене сколько хочешь. Палку ищешь — не сразу найдешь, а винтовки и карабины ребята каждый день с полей приносят. Вот и сейчас в углу землянки стоит полдюжины. Все вычищены, смазаны. Это Мартынок, он любит с оружием возиться.
Мартынок поменял позу. Теперь мне видна только правая сторона его исхудалого лица. А что, если он умрет? Ляжет сегодня спать, а утром не встанет. Хорошо помню, что именно в тот вечер вид Мартынка испугал меня. Я не хотел, чтобы война и его унесла.