— Не смей никогда плохо говорить про папу.
И так продолжалось долго, пока Олег Иванович не встретил Осень. Так он сразу назвал про себя эту женщину, так стал называть и впоследствии, так как ей это понравилось.
Она сидела на лавочке в сквере и курила. И по тому, как она неумело курила, как рассеянно смотрела мимо прохожих, как ненароком роняла пепел на свое зеленое пальто, он понял, что ей плохо, очень плохо. У нее были зеленые глаза и огненные золотые волосы. Он сел рядом.
— Зачем вы курите?
— Какое ваше дело? — сказала она с такой интонацией, словно спрашивала: «Зачем вы меня обижаете? Что я вам сделала?»
— Я не хотел вас обидеть, простите. Просто мне тоже очень… Простите, пожалуйста…
И он встал и медленно пошел по аллее, усыпанной желтыми кленовыми листьями.
Несколько дней спустя, после особенно тяжелой ссоры дома, Олег хлопнул дверью и ушел. Накрапывал нудный вечерний дождь, а он без зонта все ходил и ходил по городу и, обжигая пальцы сигаретой, много курил. Потом сидел на той самой лавочке, на которой увидел Осень. Одинокий, промокший, он думал: «Ну почему у меня нет воли? Почему я стал такой? Перевоспитать жену не смог, все, что было за душой, потерял. Если что-то еще и осталось на самом донышке, самая маленькая искорка, то как мне ее раздуть, как начать жить той жизнью, которой я должен жить? А если я так и не смогу начать, тогда зачем вся эта никчемность, пустота?..
— Здравствуйте, это вы? — Она стояла перед ним в зеленом пальто с зеленым зонтиком в руке. — Боже, как вы озябли, — сказала она, и ему захотелось заплакать.
Потом они пили чай с королевским вареньем в ее коммунальной квартире и молчали. А потом он все чаще и чаще стал бывать в ее комнатке с зелеными обоями, по которым цветы гирляндами падают к самому полу. И он постоянно ощущал нежность слов ее, беспощадность слов ее. Она говорила ему:
— Разве так можно, Алик? Нельзя же быть таким слабым. Господи, я бы помогла тебе, но что я могу, я сама такая слабая. Но ты же мужчина! Ты же понимаешь, что не должен разменивать настоящее дело на покой и слякоть.
И еще она говорила:
— Ты ее завоюй, Аллу. Каждый мужчина должен завоевать свою женщину, доказать ей свои права на нее, а у вас все наоборот. Ты должен настоять на своем. У тебя же золотая голова, ты же такой умница.
Однажды он неожиданно сказал ей:
— Знаешь что, давай все начнем с нуля.
Она как-то грустно улыбнулась и покачала головой:
— Я не смогу тебе ничем помочь. И разве ты из тех, кто сможет бросить Илюшку? Не надо. Я тебя очень люблю и сейчас еще не могу оставить. Но я все равно оставлю тебя, либо сделаю так, чтобы ты оставил меня. У тебя еще все будет хорошо…
Она жалела его, гладила по голове, целовала в висок, в глаза.
— Целовать в глаза — это к разлуке. Я скоро уеду. Я нехорошая, так как ворую тебя, делаю хуже нам обоим, — говорила она.
А иногда она жестоко ругала его:
— Ты — слюнтяй, тебе надо разобраться в каше, которая у тебя в голове, — и опять целовала в висок, говорила: — Тебе нужна слабая женщина, с ней ты смог бы быть сильнее. Надо, чтобы ты кого-то защищал, жалел, заботился… А я не слабая, ты не верь мне, когда я говорю, что я слабая.
После таких разговоров у него всегда сильно болела голова, сильнее, чем когда он подолгу сидел за расчетами новой машины. Он стал рассказывать Осени все-все: о работе, о том, что этот узел дренажной машины он мог бы сделать за неделю, а вот тянет два года и будет еще тянуть, потому что тянут другие, тянет его начальник отдела Якубовский. А портить отношения с Якубовским нельзя, потому что директор института через полгода уходит на пенсию и Якубовского прочат на его место, а Олега на должность начальника отдела. Вот такая чехарда… Поэтому сейчас ему, Соломину, приходится молчать, но это же временно. Как только он добьется своего, станет начальником отдела — вот тогда он и покажет свое лицо.
— Господи-господи, — говорила она, — а ты не боишься, что эта маска так приклеится к твоему лицу, что однажды ты и захочешь ее снять, да она-то не снимется, прирастет.
Он горячился:
— Ты не права, понимаешь — не права.
— Сколько в тебе самолюбия, — огорчалась она, — плохого самолюбия. Мне так трудно пробиться к тебе настоящему, тому, каким ты был когда-то.