Удара от падения плиты почти не было слышно. Земля не содрогнулась от предательства. А на вопль заживо погребенного всегда умели, когда нужно, просто не обратить внимания. Тем более что нож старик держал в руке крепко, до рассвета оставалось совсем немного, а доля каждого в добыче увеличивалась на одну пятую часть.
А может, и не так все это было. Может быть. Но когда много веков спустя в курган опять проникли люди, они нашли в ограбленном саркофаге останки двоих, причем один — это было ясно — попал туда много позже другого.
А может, вообще ничего похожего не было? Однако для нас не так уж и важно, если эту историю Дима даже выдумал. Он думал больше о том, что ему сулит е г о курган. Здесь ведь тоже рыли. Кто-кто, а Дима это понимал, видел и, наверное, готовил себя к худшему. Подкоп был старый, давно обрушился, но сделан был расчетливо, шел точно по центру…
Ну что ж, бегай вокруг — ничего тебе больше не остается. Торопи рабочих и в то же время удерживай их от каждого неосторожного движения, пей отдающую железом и солью тепловатую воду, днюй и ночуй среди степных колючек, порывайся убежать и все-таки оставайся на месте. Бывают же такие сверх всякой меры подвижные и непоседливые толстяки. Окончательным толстяком Дима пока не стал, но перспектива ясно угадывалась. Этот верткий человек одержим идеей найти нечто свое, значительное. И мне кажется, не только для славы или, скажем, диссертации (у каждого своя мера честолюбия), но прежде всего ради самоутверждения.
А мы проводили дни на берегу. Нельзя сказать, что бездельничали (работа была), но когда в разгар жары особенно хотелось выкупаться, то свободная минутка находилась. Между прочим, здесь тоже велись раскопки, и мы ими сразу заинтересовались. Моряки вытаскивали затонувшие во время минувшей войны десантные мотоботы.
Дело оказалось нелегким. Разбитые орудийным огнем и опрокинутые волнами — десант высаживался в штормовую погоду — суденышки занесло песком, засосало. Морякам пришлось рыть на берегу широченные траншеи, освобождать суда от песка водометом, а потом, накинув трос на кнехты, продев его в клюзы («зацепив за ноздрю») или застропив каким-нибудь иным способом, вытаскивать с помощью трактора корабль волоком на сушу.
Работали моряки дружно. Командовал молоденький лейтенант, который, впрочем, сам охотнее всего сбрасывал офицерский китель и, оставшись в полосатой тельняшке, брался за любое дело. И тогда особенно очевидно становилось, что подлинный хозяин здесь — неторопливый и степенный мичман.
Уже почти вытащенный на берег мотобот лежал как раз на кромке прибоя. Небольшое, когда видишь его на плаву, и легкое суденышко оказалось сейчас громоздким и тяжелым. Этим оно, увы, напоминало труп, который тоже тащить гораздо труднее, нежели живого человека. Маленький портовый буксирчик ворочал бы этот мотобот и так и эдак, а теперь могучий трактор задыхался от напряжения, и гусеницы его скользили, чуть ли не разъезжались, как копыта смертельно уставшей на трудном подъеме лошади. Но это нас мало занимало (ведь вытащат в конце концов — раз взялись, то обязательно вытащат), мы во все глаза смотрели на сам мотобот.
Даже мертвый, он был прекрасен. Не обводами бортов, лишенными изящной протяженности, не общим абрисом (он казался грубоватым и даже топорным), а всем своим обликом, который и сегодня являл готовность к ч е м у у г о д н о. Особенно запомнилась пушчонка на носу — она по-прежнему отчаянно грозила тоненьким жалом берегу, который (тоже по-прежнему) хмурился железобетонными мордами дотов, врытых в гребень берегового обрыва.
Мачта сломана, надстройка разбита, обшивка помята и посечена осколками, можно было заметить и следы пожара… Но даже не это погубило суденышко. В тот момент, когда его вздыбила волна, немецкий снаряд прямым попаданием ударил его в скулу ниже ватерлинии, и люди брызнули с палубы, как кровь.
Случалось, и после таких ран выживали, но не тут. Десантники — кто уцелел — уже бежали (если можно бежать, находясь по горло в воде) вперед, чтобы зацепиться за кромку берега, а от команды никого, как видно, не осталось. Их невозможно было просто ранить — только убить. Любая рана становилась здесь смертельной — это относилось и к судну.
Оно было величественно — ржавое, столько раз продырявленное железное корыто. И люди, которые пересекли на нем в штормовую ночь пролив, чтобы броситься потом под снаряды, мины и пули, были герои. И когда трактор, взревев, рванул стальной трос особенно резко, так что заскрипел остов мотобота, дрогнула пушка и показалось, что вот-вот сейчас с мясом, с болтами и кусками обшивки будет вырван кнехт на носу, мы все испуганно закричали: «Осторожно!»