«Дважды два — это элементарно. А возьмите чуть выше — несколько алгебр, несколько геометрий… Математика перестала быть точной наукой. Каждый находит в ней то, что хочет…»
И тут же — новый вольт. Только что умилялся родством математики и музыки, а теперь сказал:
— Появилось даже словечко — «математизирование». По аналогии с музицированием. Представляете? «Давайте поматематизируем…» Так почему бы «математизированию» не стать чем-то вроде альбомного рисования, музицирования перед сном или сочинения стихотворных экспромтов?..
— А что в этом плохого? — спросил я, хотя все уже понял: вместе с разочарованием парня снедала гордыня. Одно дело, когда кто-то похож на тебя, — это терпимо, а иногда даже приятно (пусть пыжится, пускай старается быть похожим), и совсем другое, когда ты сам делаешься похожим на кого-то…
— Что плохого?! — вскричал он (именно вскричал). — А то, что математика была царицей наук, универсальным языком описания вселенной, ключом науки. Вы знаете, что Ньютон считал величайшим математиком самого бога? А Лейбниц говорил: как господь вычисляет, так мир и устроен. А теперь до чего дошло? Я не желаю — понимаете? — и не умею заниматься игрой в парадоксы, «музицированием» и расщелкиванием головоломок…
Парень начал мне нравиться. Не скажу, чтобы одержимость была лучшей человеческой чертой, но иногда она необходима.
Зоя как присела рядом, так и не двинулась. Молчала. Ждала чего-то?
— Вы знаете, тезка, — сказал я. — Мы же с вами тезки… Я давно понял, что человечество делится на две половины…
— Тонкое наблюдение, — буркнул он, глянув на Зою.
— Нет, я не об этом, не о мужчинах и женщинах. Одни люди с математическим — назовем его так — складом ума, и другие, которым даже школьная тригонометрия дается с трудом. Я принадлежу к этим другим и не берусь с вами спорить. Скажу только, в чем уверен. «Самая чистая», самая заумная и противоречивая, не имеющая никакого приложения математика все-таки нужна. Как нужны непривычные для нас сегодня музыка и живопись, изощренная поэзия, трудная проза. Они — формы самовыражения человека. Лишь бы было что «самовыражать». А сердиться на то, что они существуют, не надо. Кстати, вы вспомнили «игру в бисер» просто так или в связи с книгой?
— Просто так. К слову пришлось.
— А книгу читали?
Он кивнул.
— Понравилась?
Пожал плечами, и я понял, что не читал или прочел плохо.
— Великая книга. А сюда вас что привело?
Но он уже выговорился и потерял ко мне интерес. Потому и ответил с прежней своей усмешкой:
— Приехал, чтобы без помех слушать магнитофон. Дома вечно кто-то ропщет, а здесь пока терпят.
Интересно, как бы он отнесся ко мне, зная, что это я сочинил так полюбившиеся ему стихи? А еще интересней, пожалуй, другое: как бы он отнесся к самим стихам, зная, что я их автор? Скорее всего, в таком качестве они бы ему не понравились или разонравились. Такое бывает. Сколько угодно.
Приехал, чтобы без помех слушать магнитофон… Мальчик шутит, хотя и в этом может быть доля правды. Зоя улыбнулась в ответ на эти слова. Ей-то известно больше. Впрочем — куда еще больше? Все ведь сказал. Метания и кризис, поиски смысла жизни. Мы странным образом не хотим их замечать у своих ближних, реальных людей, считая душевные терзания и напряженные раздумья монополией литературных и киногероев. Разве не так?
И происходит это, наверное, потому, что литература, искусство преподносят нам бульон крепче, чем сама жизнь, — подперченный, подсоленный, с уже снятой пеной. Жизнь беспорядочно разбавляется тысячей мелочей, а искусство их отбирает и заставляет работать в качестве деталей.
Что-то ненасытно наркоманское было в этом беспрерывном всасывании музыки Шенберга, Бриттена, Малера, Бартока вперемежку с битлами, популярными аранжировками Моруа и прочим. Парень напоминал аккумулятор, требующий постоянной подзарядки. Но откуда же тогда это странное отношение к «духовной пище», вроде отношения к женщине, без которой ты не можешь, но считаешь ее все-таки ниже себя?..
5
Когда я сказал, что поеду с Ванечкой в город, Зоя как-то странно посмотрела и улыбнулась. А может, мне показалось: с годами мы делаемся мнительными.
Ванечка, приглушив мотор, крикнул с дороги, нет ли у Зои Георгиевны каких-либо поручений в городе. Тут я вдруг и решился, удивившись, правда, что едет он в город: до этого ведь говорил, что в лесничество. Но это — его дело. Может, ему только и нужно было, что повидать Нику…
Зоя сказала, что поручений нет, а я спросил, не захватит ли он меня с собою. Навязываться не хотел, в конце концов можно за пару часов спуститься на шоссе пешком, а там езды до города попутным транспортом всего ничего. Это еще одна особенность места. В туман, в дождь, в метель (а неожиданные метели случаются на яйле и в мае и в сентябре) чувствуешь себя здесь чуть ли не на краю земли, а между тем бойкое южнобережное шоссе почти рядом, до троллейбусов, рейсовых автобусов и такси рукой подать.