— Боже милостивый, — я стону, когда она сосет сильнее. — Я не знаю, чем я заслужил это, но я, блять, приму это.
Я позволяю ей довести меня до края, прежде чем вытащить член, а затем веду ее на свою кровать.
— Как бы горячо это ни было, я предпочитаю все контролировать. Снимай остальную одежду.
Не сводя с меня глаз, Шеридан снимает кружевной бюстгальтер, прежде чем спустить леггинсы и трусики по своим длинным ногам. Отбросив их в сторону, она перемещается в центр моей двуспальной кровати и ждет.
Стянув с себя футболку и бросив ее на пол, я беру резинку с тумбочки.
— Раздвинь ноги, — говорю я.
Шеридан откидывается назад, обнажая себя, но этого недостаточно.
— Еще, — я разрываю зубами упаковку из фольги. — Покажи мне, как сильно ты этого хочешь.
Нежно-сладкий аромат ее возбуждения наполняет воздух, смешиваясь с нотками ее духов. Расположившись между ее бедер, я провожу кончиком языка по ее влагалищу, а затем целую ее клитор.
— Боже мой, ты такая мокрая, — шепчу я, обдавая теплым дыханием ее киску, прежде чем лизнуть ее еще раз. — Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул?
Шеридан извивается, прикусывая нижнюю губу, и кивает.
Раскатывая резину по своему члену, я дразню ее киску своим кончиком, прижимаясь к ней настолько, чтобы оставить ее в ноющем предвкушении.
Шеридан стонет, и я заглушаю ее поцелуем.
— Ты должна быть потише.
Сегодня вечером дом не в нашем распоряжении. Уже поздно, и, хотя есть вероятность, что мой отец отключился после своего ночного виски, не хочу рисковать лишними помехами.
Засовывая в нее свой член, заполняю ее до предела. Она выдыхает, все ее тело испускает слаженную дрожь. Погружаясь в нее снова и снова, я дразню ее рот своим. Прижавшись головой к моему плечу, она подавляет стон, когда я вхожу в нее сильнее, глубже.
— Не останавливайся, — шепчет Шеридан.
И я не останавливаюсь.
Я трахаю ее, пока мы оба не кончаем, ее бедра отчаянно извиваются подо мной, а мои яйца напрягаются и опустошаются.
Когда все заканчивается, мы лежим, запутавшись в липком, потном месиве, которое мы создали, бездыханные и безмолвные.
Шеридан встает первой и идет в мою ванную, чтобы привести себя в порядок. И когда она выходит, то, не теряя времени, одевается.
Мне кажется, я никогда не чувствовал себя использованным за всю свою жизнь — до этого момента.
— Тебе пока не нужно уходить, — я скучаю по ее изгибам, когда они исчезают за футболкой и леггинсами.
— Мне нужно попасть домой, пока родители не заметили, что я ушла, — надевает свои сандалии Шеридан.
— Ты уже взрослая, что они сделают?
— Они буквально пошлют поисковую группу, если не смогут меня найти, — закатывает глаза Шеридан. — И если они увидят здесь мою машину, поверь мне, это будет не очень хорошо…
Да. Для них это будет нехорошо.
Мой отец неприкасаемый. Никто никогда успешно не мстил ему. У Роуз нет ничего против него.
— Ты можешь припарковаться в одном из наших гаражей, — говорю я.
У нас их восемь, и так получилось, что один из них пустует, так как мой отец обслуживал свой «Роллс».
— Ха. И что тогда? Мы включим фильм, съедим немного попкорна и зависнем на ночь? Давай не будем притворяться, что это то, чем это не является. Ты позвонил. Я пришла. Мы оба получили то, что хотели.
— А ты? Ты получила то, что хотела?
Ее взгляд мечется к кровати.
— Да.
— Ты все еще расстроена из-за своего отца?
Шеридан перекидывает сумочку через плечо, наклоняет голову, недоверчивая полуулыбка появляется на ее губах.
— Ты не должен этого делать.
— Что делать?
— Притворяться, что тебе не все равно, — скрестив руки на груди, Шеридан добавляет: — Ты ясно дал понять прошлой ночью, что тебе все равно. И я не жду от тебя этого. Но, по крайней мере, окажи мне любезность и не притворяйся.
Черт возьми.
Она права.
Если бы Шеридан только знала, насколько хреновыми были мои мысли. Как они могут повернуться в одно мгновение. Как легко я могу отговорить себя от всего. Как сильно мне нужно сопротивляться тому, что, черт возьми, происходит между нами.
Это никогда не должно было стать чем-то большим, но что-то шевелится глубоко внутри меня. Ощущение в центре моей груди возникает каждый раз, когда она входит в комнату. Это в равной степени возбуждает и пугает, и это говорит о многом, потому что меня мало что пугает.
— Мне жаль.
Ее брови поднимаются.
— За что?
— За то, что целовал тебя так, будто ты что-то значила для меня, — говорю я. — И за то, что трахал тебя так, как будто ты ничего не значишь.