Нелегкая работа
Вечер душный был и тягучий, наволочь стелилась по земле и морозила ноги. Драгомир спешился да чуть не выругался, когда приземлился в вязкий суглинок, забрызгав сапоги телячьей кожи. Конь суетился и нервно фыркал, птицы кричали и воздух стоял – густой и недвижимый. Дурной знак, как бы ни пришлось отказываться от работы, с порога ясно, что дочь купца совсем плоха. Колдун никогда не приближался к этому дому, да и кто бы ему позволил шастать у крыльца местных богатеев без спросу. Про свою болезную он также ничего не знал, кроме того, что зовут ее Радмила, а комната ее, похоже, в западном флигеле, там, куда грустно ивушки клонятся. Тучи нависли чугунные, и вот-вот небо хотело разразиться грозою и ливнем, пора попроситься «в гости». Дверь отворили почти сразу, старая служка поклонилась в пояс устрашающему гостю и отступила, пропуская Драгомира к хозяевам. Купец с купчихой были убиты горем, их красивые мудрые лица искажены налетом такой жуткой боли, которая, пожалуй, и приходит лишь когда единственный ребенок на издыхании. Они никогда бы не отважились кликать черноусого отшельника из леса, не дозволили приблизиться к своей ласточке, но теперь разве что мрачный колдун мог спасти бедняжку от лихорадки, что душила ее уже не первую неделю. И пусть соседи косо смотрят, пусть женихи больше не приедут свататься, пугаясь колдовства, лишь бы Радмиле жить. -Здравия вам, уважаемые. – хрипло протянул он, ощутив острое неудобство не только от того, что грязными сапогами замарал начищенные половицы, ведь сапоги были самым дорогим в убранстве Драгомира, а здесь каждый рушник стоит дороже его кафтана, его коня, да и может его самого – Звали? -Нам это здравие… - бледными губами прошептала купчиха – Господь его зачем-то нам отсыпал, а не нашей кровиночке. -Сделай что можешь, Драгомир, а я в долгу не останусь, любые блага проси, если спасешь доченьку. Мрачно промолвил купец и увлек колдуна за собой вглубь дома. Все правда худо, раз Олег деньгами разбрасывается – так думал синеглазый молодец, шагая вслед за хозяином. В его суме были травы и снадобья, как для больной, так и для него самого, чтобы были силы колдовать хоть всю ночь, ибо потрудиться придется знатно. Купец тихо отворил березовую дверку, но сам входить не стал, его известили о том, что чародей не терпит любопытных глаз и вообще привык жить себе на уме. Проход был укрыт ситцевой выстиранной шторкой, от которой до сих пор пахло отдушками, Драгомир сам отодвинул белесую завесу и решительно сделал шаг вперед. В помещении царила чистота, а ровный свет пасмурного дня лился в окно, окрашивая стены, ларцы, стол и постель в угрюмый серый. В открытые створы опустились ивовые ветки с молодыми тоненькими листочками, которые едва заколыхавшись на ветру стали переливаться подобно блестящей подвеске над колыбелью. И вот как жестока жизнь, казалось только что тебе впервые радовались и кутали в белые пеленки, но потом не дожив и до тридцати лежишь почти в такой же обстановке на шуршащих простынях, и над тобою уже не улыбаются…плачут, а потом ничего и не будет, вернешься в темноту откуда пришел. Драгомир нахмурился, собрал волю в кулак и наконец-то зашел за ширму, обтянутую все тем же ситцем с блеклым узором. Ох! Как же нехорошо все скрутило внутри от жалости и острого чувства несправедливости. Куда же ее такую отпускать? Панночка спала тихим, но нездоровым сном, скорее попросту угасала. По фарфоровой коже, прежде дивно гладкой, растекались пунцовые пятна, пшеничные локоны, обрамлявшие очаровательное нежное личико, утеряли блеск и слиплись. Затейливые губы бледнели, матовых щек будто никогда и не касался румянец, дышала девица тяжко, с хрипами, высокая грудь порой содрогалась от влажного кашля. Колдун замер и приподнял брови, не сводя взора васильковых глаз с несчастной красавицы. Ядом неисчерпаемой скорби были отравлены эти стены, и его кровь также начинала им наполняться. Щемящее чувство утери одолело его внезапно, как же так вышло… холили и лелеяли этот цветок, берегли от невзгод, а потом в один миг нагрянула беда и скоро может не стать этой милой голубки, что даже в своем забытьи так светла ликом. Повинуясь скорее эмоциям, чем необходимости, колдун присел перед кроватью и еще какое-то время оглядывал больную, словно и не зная, с какого краю подойти. Наконец-то чародей приступил к делу, он прощупал ее пульс, коснулся лба и убедился в том, что девицу мучает жар. Первым делом Драгомир извлек из сумы зелье, которое заставит изможденное тело панночки работать из последних сил – терять было уже нечего, а посему все, что осталось, требовалось бросить на восстановление. Он легонько прижал бледные щеки Радмилы, чтобы ее губы разомкнулись, и влил красноватую жидкость в уста, эффект должен наступить не сразу, потому можно работать дальше. Следом колдун напоил девушку настоем из семи трав, он способен пригасить любую хворь в зачатке, но когда все так запустили… Драгомир сжал губы от злости. Как же противны предрассудки тупых обывателей, из-за их ханжества и трусости уходила из этого мира невинная душа, позови они его хоть неделю назад – все могло бы обернуться иначе. Красавица начинала потихоньку ворочаться, к тому моменту, как она очнется, неплохо бы сбить жар. Чародей подошел к оставленной на подоконнике кадке и смочил в ней кружевной платок, после окропив его масляной вытяжкой дягеля. Переступая через странное, невесть откуда пришедшее смятение, он стал обтирать ее белые руки, хрупкие забавные пальчики, явно не знавшие тяжкого труда. Почему так соромно? Уж сколько девиц он познал и ни разу не испытал стыда, касаясь самых сокровенных мест даже против их воли. Теперь же боязно было тронуть лишний раз, дабы не осквернить это светлое создание – «какая нежная, какая холеная, что же за напасть - тебе бы в жены к лучшему парубку, а ты…» Радмила не просыпалась, начинать колдовать, пока она не пришла в сознание нельзя, покуда человек без чувств, всякому худу проще попасть в его разум, а чары лишь откроют ходы. Драгомир бережно снял с больной одеяло и принялся обтирать ее голени и стопы, ласково водя платком по аккуратным ножкам. То и дело колдун тяжко вздыхал и горько качал головой – вдруг не разбудит. Как оно, выйти к трепещущим от страха родителям и сказать, чтобы прощались? Нет, негоже. Руки чародея задвигались увереннее – сейчас он не больше, чем лекарь, посему к черту стыдливые мысли. Он стал обтирать острые коленки красавицы, приподняв ее невесомый подол, то и дело отвлекаясь на то, чтобы дотянуться до ее лба, кажется, жар начинал спадать, на ее висках выступала испарина, падая прозрачными струйками в пшеничные завитки. Ветер стал завывать, а холодные капли застучали по отливам, Драгомир поднялся, чтобы закрыть ставни, а когда обернулся чуть не подскочил от счастья – панночка все же проснулась. Она распахнула густые светлые ресницы и спокойно, без страха глядела водянистыми серо-зелеными глазами на своего спасителя. -Хорошо хоть под дождь не попал, а то совсем бы день не заладился. Протянула белокурая девица и так мягко, так по-домашнему улыбнулась, что чародей не сразу нашелся, что ответить. Радмила была спокойна и излучала свет несмотря на то, что ей несомненно было больно. Ее аккуратный подбородок, чуть прижатый к шее, бархатные прикрытые веки, фигурный излом негустых бровей – все вызывало щемящие, но добрые чувства, похожие на тоску по дому или прошедшему детству. Было в ее облике нечто уютное и само собой разумеющееся, словно все на этом свете спокойно, не будет более потрясений и мир кругом как в нежной пене… которая вот-вот исчезнет от неловкого касания. -Ты о чем? -Зря ты приехал, Драгомир. Не удивляйся, я знаю твое имя. Проскакал тридцать верст, а зачем? Все напрасно, мне был недавно сон, где меня обнимало поле. Сейчас даже страх прошел, я так сильно заплутала… Панночка сомкнула очи и обмякла, снова впадая в беспамятство. «Заплутала? Ну конечно же она бредит». Колдун бросился к ее постели и осторожно, но крепко взял в руки ее лицо, от прикосновения девушка все же опять открыла глаза. -Только не засыпай. Раз тебе уже все равно – чего бы ни попытаться в последний раз, выкарабкаешься, так нам обоим будет славненько. -О деньгах не волнуйся, возьми там, в вазочке кошель, я на черный день откладывала и вот он настал. Мне уже ни к чему, бери. А маменьке с папенькой поклонись в пояс и скажи, что уже было поздно, и будто я не просыпалась вовсе. Но до ночи не выезжай из поселения, будет страшная непогода, вымокнешь как мышь, да и увязнуть недолго. Драгомир недоумевал, с чего вдруг купеческая дочь, сама, будучи у черты, так его жалеет. В голосе девицы струилась искренняя ласка, и ни капли презрения к безродному колдуну не проскользнуло в ее отношении. Такая мягкая, воздушная, беззащитная – кто же на нее навлек эту хворь, оторвать бы голову и скормить диким собакам! Пропадает ведь, чуяло сердце, пропадает, а ладони так и не желали отпрянуть от ее болезненно теплой кожи. -К черту деньги, родителей пожалей. Если так уж уверена, что скоро уйдешь, то какая разница, попытайся ко мне прислушаться. Уснешь за делом, без тяжких мыслей и в хорошей компании, а если все пойдет как надо… хочешь перо жар-птицы покажу? -Я пока не настолько умом тронулась, нет никакого пера… Она засмеялась, и будто не было сейчас лучшей услады для ушей, Драгомир по-прежне