-Девки праздновать зовут, Драгомир!
И тотчас расхохоталась пуще прежнего.
-Передайте, что не приду.
Сказал он безмерно спокойно, улыбнулся ласковее того заката, что лился окрест, и уже обернулся к дому, когда вторая добавила:
-А одна из них это велела тебе отдать.
Сестричка вынула из-за спины три маковых цветка, перевязанных пехоркой с включением золотой нити. Чародей замер и тотчас сделался серьезным, он взял в руки букет и оглядел его, все еще не веря своим глазам, иначе сердце выпрыгнуло бы из груди. Не было окрест никого, кто стал бы разбрасываться таким богатством, да и привезти его можно было лишь из-за теплого моря…
-Кто она!? Откуда? Как звать?
Поднял он тон, не помня себя от терзающего предвосхищения.
-А сам узнай.
Хохотушки ринулись в лес, они убежали так быстро, что Драгомир не успел и глазом моргнуть. Он хлопнул рукой по ограде так, что та задрожала, и схватился за голову. «И что ты будешь делать… надо идти».
Чародей бережно закрепил на поясе цветы, закатал рукава, но так и не застегнул верхних пуговиц рубахи, ибо воздуха решительно не хватало до сих пор. Он шагал так быстро как мог, но не срывался на бег, дабы не оплошать перед молодежью, что уже вовсю пела песни, древние и тягучие, они служили его путеводной нитью к берегу, где жгли праздничные костры.
Напев становился все ближе, волнующий и знакомый с детства, личный и распаляющий внутри нехороший страстный жар, который впервые окатил лет эдак в пятнадцать, тогда и стал до конца понятен и близок смысл затейливой перевязи слов.
-…по горенке похаживает, он сапог да об сапог, приколачивает…
Вот они, парубки и молодицы, милуются, скачут через костер, плетут венки. Сколько хорошеньких кругом, румяных, длинноногих, волооких… и все как одна, постылые, будто глиняные куколки. Десятки восторженных глаз поднялись на него, когда он вошел на поляну. Спору нет, рассудительные сельчане боялись его и не привечали, но девкам пойди объясни, что нельзя бегать к тому синеглазому с курчавым чубом, нельзя даваться в смуглые жилистые руки, нельзя припадать к крепкой груди –а им все одно, разве ж их остановишь. Кланялись, и он им в ответ, но ни одной не улыбнулся, как зверь озирался в поисках той самой, шел дальше, к реке.
-…свои кропаные речи разговаривает…
Они молчали, не тянулись к нему, не звали петь и играть, будто знали, что он шел по приглашению, тому самому, что теперь украшало его широкий алый пояс. Почти у самого берега вокруг костра сидели парами старшие юноши и девушки, они-то и разливали дивный напев.
Драгомир подошел к краю круга и обомлел, из-за спин молодцев разглядев ее… Радмила сидела на высоком пне, у ее ног несколько красавиц плели венки, а она запевала громко и ладно, вытянув ровную лебединую шею. Как же похорошела, раздобрела, выровнялась – не было на ней и следа болезни, румянец горел на щеках, алые пухлые губы манили своей бархатной сладостью. Одета была красавица в невесомый костюм с глубокими вырезами на юбке, в которых сверкали белоснежные сахарные бедра. Тугой расшитый фартук утягивал осиную талию, а под филигранной вышивкой рубахи вздымалась пышная высокая грудь. Светлое чело панночки венчал маков цвет, от которого в пшеничные кудри ниспадали ленты с золотистыми орнаментами… губительнее любой мавки, за такой не глядя хоть в пламя, хоть в воду.
Чародей, не замечая никого кругом, ступил ей навстречу, но гордость не позволила ринуться к своей голубушке. Он шагал медленно, глядел исподлобья, и тотчас, сперва тихо, стал подпевать.
-…Уж как ты меня, сударушка, высушила. Без мороза, без огня да сердце вызнобила…
Драгомир едва ли не пошатнулся, когда Радмила обратила на его внимание. Она никак не изменилась в лице, даже не кивнула, жестокая. Неужели к нему? Почему тогда не бросается в объятия? Почему не улыбается? Лишь поет, оправляя венок, а он и не отстает, подпевает громче и с таким чувством, будто все о нем.
-…Ой пустила сухоту, по моему животу, ой рассыпала печали по моим ясным очам…
Вот они уже в нескольких шагах друг от друга, а ближе Драгомир не подошел. Остановился посреди круга и складно, тотчас влившись в ритм, стал отбивать дробь каблуками сапог. Он танцевал красиво, так рьяно, что девичьи вздохи то и дело раздавались со всех сторон, никто не мешал, лишь глядели неотрывно и слушали льющийся напев. Закончив лихую пляску колдун опять склонил голову и медленно, волоча ноги, пошел к Радмиле как на плаху.
-…Присушила черны кудри ко больной голове, да заставила шагать по чужой стороне…
Было бы перышко...
Отгремел последний такт, кругом все утихло. Сблизившись почти вплотную, он ощутил, что сгорит заживо, если будет и дальше ходить вокруг да около. Ловко, так быстро, что никто успел и бровью повести, он схватил панночку за плечи, притянул к себе и поцеловал так горячо, что совсем юным ребятишкам стало соромно смотреть в их сторону. Радмила не противилась.