Печально вздохнув, Лайам отодвинул бумаги и пошел к сундуку. Там под слоями белья, одежды и всякой всячины скромно полеживал плотно набитый мешочек из парусины. Лайам достал его и вытряхнул содержимое на одеяло.
Серебряные и золотые монеты весело зазвенели, – так приятно звенеть могла лишь солидная сумма. Из груды монет Лайаму тускло подмигнули два-три драгоценных камня: здесь, в полутьме мансарды, их яркие, живые цвета едва угадывались.
Целое состояние по меркам Саузварка; одной серебряной монеты ему хватало, чтобы оплатить свое месячное проживание. Тут же их было более полусотни, и почти столько же золотых – разной чеканки, с лицами неведомых королей и надписями на языках, никогда не звучавших в Саузварке, но это значения не имело. Золото всегда остается золотом, а серебро – серебром, и неважно, чья там голова на монете.
Лайам взял парочку золотых монет, немного поколебался, прихватил еще и третью и уложил их в поясной кошелек. Затем он вернул остальные монеты в мешочек, а мешочек – в сундук, вышел из дому и быстро зашагал по улице.
Первое, что он сделал, это приобрел новый плащ из плотной торквейской ткани, которая, по словам продавца, не пропускала ни капли воды, и заказал в приличной на вид мастерской несколько теплых зимних костюмов. Блеснуло золото – и портной мгновенно засуетился, сделался чрезвычайно угодливым и пообещал проследить, чтобы “результат был превосходным”. Лайам сразу почувствовал себя важной персоной; а новый плащ и вправду оказался гораздо теплее старого.
Затем он зашел к сапожнику, подождал, пока тот залатает дыры в прокушенном голенище, и с удовольствием заказал ему две пары новых сапог. У кожевника отыскались пояс превосходной выделки и сумка для письменных принадлежностей, которую можно было цеплять к поясу, – со специальными отделениями: для перьев, для чернильницы, для бумаги, писчей и промокательной, – и для печатей.
Уложив карты в объемистую сумку, переменив носки и завернувшись в непромокаемый плащ, Лайам почувствовал себя на седьмом небе. Он заказал сытный обед в той же таверне, куда заходил с Кессиасом, и с удовольствием его поглотил.
Когда он покончил с едой, колокольный звон возвестил, что ему пора отправляться к леди Неквер, и потому Лайам направился прямиком к дому торговца. На улице все так же лил дождь, водосточные канавы были полны доверху, а дневное небо вполне можно было принять за ночное, но Лайам насвистывал на ходу. Он чувствовал себя распрекрасно.
– Мастер Ренфорд! – с искренней радостью воскликнул Ларс. – Проходите в дом, леди уже волнуется – она ждет вас!
Лайам улыбнулся и проследовал за слугой на третий этаж дома Некверов.
Леди Неквер была бледна, но, завидев Лайама, просияла – словно он пришел оповестить ее об отмене назначенной ей казни.
– Сэр Лайам! Я уже опасалась, что вы не придете!
– Что вы, мадам, как я мог? Находиться в вашем обществе – для меня больше чем удовольствие, – любезно произнес Лайам, отдавая дань вежливости, но молодая женщина вздрогнула и поднесла руку к горлу.
– Я… – женщина осеклась, и в комнате повисло молчание. Лайам почувствовал себя неловко. Что же он такое сказал? Невесть почему ему вдруг припомнился вчерашний разгневанный хлыщ, повздоривший с Ларсом в прихожей.
Леди Неквер слабо улыбнулась и потупилась; на бледных щеках ее проступили пятна румянца.
– Прошу меня простить, сэр Лайам, если я показалась вам чрезмерно чувствительной. Просто ваши слова отозвались во мне, если можно так выразиться, словно многократное эхо… Возможно, я нездорова.
Молодая женщина с усилием взглянула на гостя; ее блуждающая улыбка сделалась чуть более уверенной, и она жестом предложила Лайаму присесть.
– Садитесь, пожалуйста. И расскажите мне еще что-нибудь о ваших увлекательных странствиях.
Лайам уселся, с любопытством разглядывая хозяйку дома.
– Если мои слова воспринимаются вами как эхо, да еще многократное, то прошу меня извинить, мадам. Боюсь, ваш муж предложил мне бывать у вас в доме не для того, чтобы я наскучил вам повторениями.
Что-то в его тоне – а возможно, упоминание о муже – помогло леди Неквер успокоиться, и неестественный румянец исчез с ее лица. Лайама это порадовало, и он решил продолжать в том же духе.
– Если вы хотите что-либо со мной обсудить, мадам, я с радостью готов вам помочь… – Лайам намеренно не окончил фразы, но подкрепил свои слова жестом, выражающим готовность помочь ей всем, что только в его силах. Леди Неквер заерзала в кресле; улыбка вновь сбежала с ее лица. Вид у нее сделался совсем уж несчастный, – морщинки на лбу, поджатые губки, – но даже в таком виде она показалась Лайаму очень милой, а та открытость, с которой она выражала свои чувства, его и вовсе растрогала. Уже очень давно никто не относился к нему с подобной доверчивостью.
– Предложенная вами помощь для меня словно бальзам на раны, сэр Лайам, и я благодарю вас. Но я окружена трудностями, которыми не могу с вами поделиться, как бы мне того ни хотелось. Но все же это замечательно, что вы пришли составить мне компанию. А теперь, – поспешно произнесла она, пытаясь улыбкой прогнать напряженность, – мы просто побеседуем. Расскажите мне о чем-нибудь веселом, смешном.
Молодая женщина откинулась на спинку кресла и выжидающе посмотрела на Лайама. Лоб ее разгладился, а глаза заблестели. Несколько мгновений Лайам пытался сообразить, что бы ему рассказать. С ним никогда не происходило ничего особо забавного, а воспоминания о женщинах, которых он знал, были в большинстве своем печальны и угнетали.