Гостей было чересчур много, а Лайам не слишком уверенно держался на ногах, и потому, когда он, споткнувшись о высокий порог, вывалился на улицу, незнакомец исчез. Неквер одиноко стоял на булыжной мостовой, упершись кулаками в бока, и Лайам чуть не налетел на него. Торговец резко развернулся, занося руку для удара, – и неохотно ее опустил.
– Ренфорд! – произнес он. Капли дождя текли по лицу торговца, словно слезы, теряясь в густой бороде.
– Я подумал, что хорошо бы вас поблагодарить, пока я не ушел, – невнятно сообщил Лайам, стирая воду с лица. Собственная рука показалась ему неестественно горячей.
– Ренфорд, да вы пьяны!
Неквер расхохотался, преувеличенно громко и как-то неискренне. Невзирая на излишек выпитого спиртного, Лайам почувствовал это, но предпочел промолчать. Похоже, торговцу нужно было прийти в себя.
– Кто бы мог подумать, что несколько бокалов вина так подействуют на человека, объехавшего весь свет? – снова деланно рассмеялся Неквер. Ему явно не становилось легче.
– Я подумал, что хорошо бы вас поблагодарить, пока я не ушел, – повторил Лайам. Ему тоже было не по себе. Его не покидало ощущение, что он шаг за шагом втягивается во что-то не очень-то благовидное.
– Да куда же вы пойдете в такой дождь, Ренфорд? Давайте я хотя бы отправлю с вами слугу. А то вы свалитесь в канаву, да там и утонете! Подождите в вестибюле, я пришлю кого-нибудь проводить вас.
Лайам позволил торговцу отвести себя обратно в прихожую, где и замер, привалившись к стене. Неквер двинулся было прочь, но приостановился и обернулся, очень серьезно глядя на Лайама.
– Так вы придете завтра? – спросил он с непонятным напором, но Лайаму опять сделалось жарко, неестественно жарко, и он лишь вяло взмахнул рукой.
– Да-да, конечно, – пробормотал он.
– Подождите здесь, я пришлю слугу.
Неквер исчез в толпе, и почти в ту же секунду Лайам оттолкнулся от стены и шагнул в дождливую ночь.
Дождь был несильным, но холодным, а Лайаму предстоял достаточно длинный путь, чтобы успеть протрезветь. Он шагал по узким улицам, сперва спотыкаясь, потом лишь слегка пошатываясь, и подставлял лицо непогоде в надежде, что дождь наведет порядок в его голове. К тому времени, как Лайам выбрался из кварталов для богачей и добрел до своего района, сознание его сделалось достаточно ясным. Туман в мозгу понемногу рассеялся, уступив место яростной головной боли. У Лайама было такое чувство, словно кто-то загнал ему в лоб гвоздь.
Прибыв весной в Саузварк, Лайам, не долго думая, справился у первого встречного о жилье. Встречный рыбак, также не долго думая, направил его в небольшое заведение, где хозяйничала капитанская вдовушка, и та с радостью согласилась сдать Лайаму мансарду – самое большое из имевшихся у нее помещений.
Лайам одолел пять пролетов шаткой лестницы, проклиная свой необдуманный выбор жилья, затем – уже при входе в мансарду – стукнулся головой о низкую притолоку и громко выругался еще раз. Мансарда, в которой обитал Лайам, была длинной – она тянулась на всю ширину фасада, – с низким потолком и единственным окошком в торце, возле которого Лайам поставил дешевенький стол. Если не считать соломенного тюфяка и окованного железом сундука, стол и прилагавшийся к нему стул были единственными предметами меблировки. На остальном пространстве были в беспорядке разбросаны книги и стопки бумаги. Лайаму вспомнилось, какое впечатление они произвели на его квартирную хозяйку.
– Так вы человек ученый, сэр? У нас тут еще никогда не останавливались ученые, – произнесла она уважительно, но голос ее был чересчур сладок.
Большинство книжных страниц не было даже разрезано, а листы бумаги сверкали девственной чистотой, но хозяйка этого не замечала. Лайаму сделалось любопытно, умеет ли госпожа Доркас читать. Впрочем, подумав, он решил, что столь почтенной матроне излишняя грамотность, возможно, и ни к чему.
После нескольких неудачных попыток Лайам в конце концов зажег свечу и, скинув плащ, уселся на стул. Тот зловеще затрещал под его весом. Лайам хотел было взяться за работу, но почти сразу отказался от этой затеи – слишком уж болела голова. Вместо того он засмотрелся на оконное стекло, покрытое дождевыми потеками, и вознес благодарственную молитву всем богам разом за то, что они не позволили крыше протечь, и отдельно – тому богу, который хранил его по дороге домой.
– Больше никакого вина! – пробормотал он, царапая ногтем корешок одной из лежавших на столе книг. – Пора объявить перерыв.
Пламя оплывающей свечи заколебалось от дуновения сквозняка, сочащегося сквозь щели оконной рамы. Лайам пошевелился и задул свечу. Он разделся в темноте, бросил на пол промокшие брюки, сапоги и тунику и забрался под два мягких одеяла. Дождь еще некоторое время громко барабанил по крыше, и Лайам надеялся, что ему удастся уснуть под эту монотонную стукотню. Но внезапно стук дождя смолк, и наступившая тишина показалась Лайаму оглушительно громкой.
Провалявшись около часа и так и не отдохнув, Лайам в конце концов сдался, поднялся с тюфяка и разыскал в темноте свечу. Когда огонек осветил мансарду, Лайам отпер сундук ключом, который всегда носил на шее, и переоделся в сухое. Затем он пошел было к двери, но тут же вернулся, чтобы развесить мокрую одежду на деревянных колышках, вколоченных в щели стены.
Дождь почти стих, но в сточных канавах все еще журчали потоки воды, да и небо до сих пор не очистилось. Выйдя на улицу, Лайам остановился в раздумье. Он и сам толком не знал, куда собирается идти. Можно было, конечно, просто побродить по пустынному городу, но городская стража смотрела на это неодобрительно. А кроме того, в Саузварке не имелось ничего такого, чем стоило бы любоваться в ночные часы.
Он стал прикидывать, не навестить ли ему своего единственного здешнего друга, но заколебался – не слишком ли поздно?