На невысоких дощатых заборах висели вверх дном глиняные горшки, кувшины в бело-зелёно-голубой росписи и любопытные старухи в наголовных платках с красно-сине-зелёной угловатой вышивкой. Во дворах квохтали куры, лениво вуфкали собаки. Там-сям поскрипывали двери и колодезные вороты. Вдоль дороги степенно прогуливались жирные желтоклювые гуси, махали крыльями при приближении чужаков.
Глинобитные красно-коричневые дома стояли на удалении от берега, подглядывали за ним застенчиво, чуть выставив из-за заборов скатные крыши, подслеповатые слюдяные окошки, бревенчатые бока. Многие дома прятались за перепутанными ветвями кустов барбариса и сирени, не облетевшими ещё яблоневыми кронами, за заборами повыше, за другими домами.
Почтовое хранилище, как и предполагал Йеруш, находилось при спальном доме — а как ещё это могло быть устроено в не особенно большом посёлке, по дорогам которого рассекает преимущественно ветер?
Можно было подумать, что в спальном доме останавливаются не путники, не люди или эльфы, а куклы. Десятки, а может, сотни их расположились в стенных нишах привхожего помещения. Куколки плетеные, глиняные, деревянные, сидящие на маленьких стульчиках и плетеных коврятах из яркого бисера. На коврятах — тот же мелкий сине-бело-зеленый угловатый орнамент, что на старушечьих платках, и точно так же от него перед глазами скачут мошки.
Посреди привхожего помещения — низкий некрашеный столик, вкруг него кособокие кресла, на столике плетёная чаша с фруктами: красно-зелёные осенние яблоки, сочно-сиреневые сливы. Пахнет тёплым деревом и пыльными тканями.
Входная дверь смотрит на арочный проём в стене, где сумрачно маячит освещённая лампами стойка, сделанная, похоже, из цельного куска неподъёмного опализированного дерева.
Огорошенные кукольно-опаловым великолепием, эльф и дракон какое-то время стояли в дверях.
— Чой-та замерли?
За стойкой шевельнулась сутулая туча. Блеснул лысый череп в свете лампы, комкастые бакенбарды бросили на стену узорчатые тени. Человек за стойкой был одет в блеклое, серое, коричневое, обычное, заношенное — не то из желания показать, что кукольно-коврятная красочность не имеет к нему никакого отношения, не то оставляя за ней право играть тут главную роль.
Илидор первым пошёл к стойке и невольно прищурился: отражение лампы в опализированном дереве играло слишком ярко, пронзительно и многоцветно, а за многоцветьем почти слышался голос камня — почти, неуловимо-раззадоривающе, как лёгкая щекотка в носу.
Человек за стойкой упёр руки в бока. В правой была зажата светлая тряпица — видно, для протирки пыли.
— Яка҆ри меня звать, — сообщил гулким рокочущим голосом.
— Йеруш Найло, — энергично представился эльф, выдернулся из-за плеча дракона, протянул руку с называем на запястье.
И, не дожидаясь, пока Якари считает называй, оперся обеими ладонями на стойку и тут же принялся подпрыгивать, точно собирался перемахнуть через неё. В очередной раз подпрыгнув, Йеруш завис над стойкой на весу, держась на руках. Наклонил голову, посмотрел сверху вниз на Якари. У того даже волос бакенбарды не дрогнул.
— Может быть, для меня есть письмо из университета Ортагеная?
— Йеруш Найло, — медленно повторил Якари, пожевал губами.
Отвернулся. Аккуратно положил тряпицу на столик рядом с собой. Принялся неспешно и тщательно складывать её. Йеруш, сильно стукнувшись пятками, утвердил себя на полу и стал жрать Якари глазами. Тот медленно и обстоятельно разглаживал тряпицу и не то о чём-то раздумывал, не то собирался с духом.
Наконец обернулся к путникам, упёр руки в бока и уставился на что-то под стойкой. Лицо Якари было застывше-напряжённым, и теперь казалось, будто бакенбарды топорщатся на нём воинственно.
— Йеруш Найло. Да. У меня есть письмо для Йеруша Найло.
Эльф с явственным трудом удержался от победного возгласа и от какого-то движения — словно рябь по воздуху прошла. А Якари поднял, наконец, взгляд — такой же приветливый и живой, как захлопнутые ставни.
— У меня есть для тебя письмо, но я его тебе не отдам.
Йеруш поискал и не нашёл достаточно хорошего ответа на это дивное заявление. Дракон хмыкнул, выбрался из лямок большого рюкзака, облокотился на стойку. Якари сложил на животе ладони-лопаты.
— Лихота у нас завелась по осени, вот чего. Притом лихота незнамая. Не мавка то, не вомперец болотный и ничто другое понятное. У речки оно трётся, а то и в ейной глуби. Зловредная и неуглядимая совсем. Вроде как сам воздух бегает!