Как-то с самого начала было понятно, что встреченным сегодня попутчикам не положено ничего, потому Илидор и Йеруш облизали голодными взглядами сыто булькающий котёл стряпухи и остались сидеть где сидели. Остальные же потянулись к стряпухе с мисками, и раньше всех подошла старуха Мшицка — застенчивая улыбка, добрые блеклые глаза, маленькая мисочка в неловких селянских руках.
— Сказывай свою сказь, — неохотно бросила ей стряпуха.
Илидор с Йерушем переглянулись, в глазах у обоих читалось «Чего?», но старуха, как и все остальные, явно понимали, чего ожидает стряпуха. И Мшицка, крепко стискивая свою маленькую мисочку, негромко нараспев заговорила:
— У матери моей собака был. Лохматый такой, рыжий собака. Здоровый что твоё теля. Охранял меня. Прибегал до меня завсегда. И носом делал вот так, носом под руку подлазил, гладиться хотел. А с чужаками завсегда лютый зверь был, лютый сильно. Берёг меня материн собака.
Искривлённые пальцы тронули воздух, и легко было поверить, что из сумерек в этот воздух вплёлся сейчас невидимый другим людям лохматый рыжий пёс. Пришёл к бабе Мшицке гладиться, толкнул носом под руку.
— Одного разу волка от меня отогнал. Лес недалечко от села стоял. Бывало в скудные года, если кто из людей за околицу выходил по зиме, так сразу их ели заблудшие волки. От и вышел той год скудный, зима холодна такая была, дров недоставало. И пришёл до села заблудший волк, одиночкий, голоднющий, а тут я в лес за сухостоем… Но материн собака его прогнал, волка. Подрал его собака дуже, а тока же и волк его подрал. Собака потом вёл меня домой, а за ним снег кровью красился. Я иду — реву на всё село с перепуга да жалкости, а собака молча так ковыляить за мной и красит кровью снег, красит. Довёл меня додому. Довёл. Передал матери.
— А сам чего? — заволновался черноусый.
— А сам помер к вечеру. На руках моих помер. Все руки у меня были красные от крови. Ревела я дуже, всё гладила его, гладила, всё просила чтоб не помирал. Тока помер он, дуже сильно волк его подрал. — Мшицка помолчала. — Мать его под порогом дома похоронила, хучь и трудно было яму рыть, ледяная сильно земля была, кострами греть довелось. А всё ж надо было собаку похоронить под порогом, чтобы охранял. Материн собака — он такой. Дажить мёртвый охраняет меня…
— Тьфу на тебя! — рассердилась стряпуха. — Нашла ж чего рассказать к ночи!
— Правда, — баюн покачал головой, — такими побасками тока привлекать лихоту, а не отгонять.
— Спасибоньки что потешила, тока нет тебе каши, — припечатала стряпуха и повернулась к частушечнице: — Ну а ты чего расскажешь? Давай уж постарайся, придумай повеселее!
Мшицка непонимающе смотрела на стряпухину спину, улыбалась ей застенчиво.
— Дочечка, мне покушать бы. Хоть чего бы.
Стряпуха делала вид, что не слышит. Баюн и черноусый, стоявшие рядом, не глядели на Мшицку, а с подчеркнутым вниманием глядели на частушечницу. Та лихо упёрла руки в боки и затянула звонко:
— А я девка боевая,
Правда, боевитая!
Семерым поизменяла,
Ни разу не битая!
Люди дороги дружно грохнули смехом и стряпуха принялась щедро накладывать в миску частушечницы наваристую кашу на бульоне. Мшицка непонимающе моргала в стряпухину спину и робко улыбалась, держала просительно свою кособокую деревянную мисочку.
— Да вашу ж мать! — Взвился Йеруш, вскочил, но Илидор опередил его, мягко скользнул к большому костру, обхватил Мшицку за плечи, развернул к их с Найло небольшому костерку.
Когда он увёл старуху, люди дороги заметно повеселели, расслабились спинами, помягчели лицами. Отчего ей пожалели каши, которой в большом котле было вдосталь, дракон не понял. Ну, рассказала бабка невесёлую историю, и что теперь?
Они с Йерушем сварили себе на ужин жидкую похлёбку из того, что ещё оставалось в котомках: немного моркови и дробленого ячменя, кожица с остатками сала. Поджарили на горячих камнях горстку лепешек из терпкой ячменной же муки. Словом, негусто было с едой, а что жрать завтра — и вовсе одна ржавая кочерга знает, но тем, что имелось, со старухой поделились.
— Хорошие вы люди, сы́ночки, — улыбалась Мшицка и неторопливо, наслаждаясь каждым глотком, хлебала варево, аккуратно отщипывала кусочки лепёшки, не роняя в траву ни крошечки.
Илидор отставил свою опустевшую миску, старательно игнорируя требовательное бурчание в животе, вытащил из-за пазухи котёнка, скормил ему половину последней собственной лепешки и опустил животное на листвяную постилку. Оно сначала заполошно мякнуло, решив, что его снова решили выбросить помирать от холода и голода, но тут же забыло про страх, заинтересовавшись желудями. Найло, усевшись под ивой на перевернутом вверх дном котелке, сорвал длинную ветку и пошуршал ею по листве. Котёнок отпрыгнул боком, вызвав смех одной из женщин от большого костра, а потом принялся атаковать ветку, заходя сбоку, хлеща себя хвостом, издавая воинственные мявы.