Илидор улыбнулся уголком рта, и это вдруг рассердило Найло.
— О-о, я ошибся! — выплюнул он и выпустил драконье плечо. — Ты по-прежнему невыносимо меня бесишь, Илидор! Делай ты что хочешь, в самом деле!
Развернулся, едва не упав, и пошёл к воде, сердито выбрасывая ногами фонтанчики песка и на ходу вытаскивая из карманов стеклянные пузырьки, обмотанные подвявшими зелеными листьями, чтоб не цокались друг об друга.
Илидор шагнул к молодухе, и та зарумянилась.
— И ты хочешь показать мне ведьмину хату? Очень-очень хочешь?
Женщина сделала шаг в сторону, с прищуром глядя на дракона. Лицо её побледнело, узкий яркий рот стал казаться хищным.
— Дух злобный, — повторила с нажимом. — Всем сразу надо ходить на хату глядеть, не к добру меньше трёх быть. Старики так говорят.
Илидор рассмеялся, и смех его проскакал цветными бусинами над водой, над холодным песком, умчался к лесу, рассыпался там на осколки среди зябнущих деревьев.
— Почему ты стараешься увести нас от реки?
Взгляд женщины забегал. Она что-то промямлила, но дракон не слушал. Шагнул к ней, и обманчиво-безопасными пальцами обхватил оба её запястья. Она дёрнулась раз, другой, забилась всем телом — с тем же успехом можно было вырываться из кандалов, Илидор едва покачнулся.
— Что тут творитс-ся? — голос его стал шипящим, змейским. — Что находится за холмом?
— Ничего! — Воскликнула она и перестала вырываться. — За холмом нет ничего!
Дракон выпустил её запястья и отступил, улыбаясь до изумления ехидно.
— Я так и подумал.
Йеруш ворчал и распихивал по карманам пробирки, в которые едва успел набрать воды. Илидор целеустремлённо шагал через посёлок по направлению к холму, почти тащил за собой Йеруша, а местные провождали их внимательными взглядами. Кто с любопытством и надеждой, точно желая и не решаясь что-то подсказать, кто с сердитой тревогой, словно тоже желая и не решаясь помешать чужакам свободно шляться по округе.
Йеруш ощущал недобрые взгляды плечами, словно в их касались одновременно десятки мелких коготков. У Илидора то и дело щетинилась на загривке чешуя, несуществующая в человеческой ипостаси.
На лавочках там и сям сидели мужики и бабы, загадывали друг другу диковатые загадки: «А как волосы кручёны, щёки бледны, поглядит на кого — словно ей монету задолжали!».
Ребятишки гоняли воробьёв. Из некоторых дворов неслись протяжные песни на несколько женских голосов. Кто пел о кудели-дороге, кто о богатом урожае, о добрых приплодах в каждом хорошем дому, и слова песен были светлые, радостные, но тягучие мотивы и горестные надрывы в голосах певуний навевали тоску. «Будто котёнок умер», — поморщившись, оценил Найло.
Сразу за околицей необъяснимо захотелось свернуть с дороги. Спрятаться неведомо от чего. Тугой пузырь чуждой магии, которую ощущал Илидор в подземном источнике, здесь становился плотнее.
— Глянь на деревья, Найло.
Йеруш посмотрел.
— Они голые. Такое бывает по осени, знаешь.
— Они словно горелые. Или нарисованные в небе углём.
Найло только фыркнул, ещё больше помрачнев, запахнулся в куртку, выставил вверх плечи. Каменисто-травяной холм приближался, и спустя ещё два десятка шагов Йеруш спросил:
— Так что, ты слышишь здесь воду?
— Угу. В этих камнях есть вода, и она какая-то… не знаю, тугая?
— Эй, а ну стоять! — хлестнул вдруг по спинам чуть запыхавшийся, чуть гнусавый голос с характерной для этой местности протяжной «е-э».
Илидор и Йеруш от неожиданности действительно остановились, обернулись.
Дорога в этом изгибе была пуста и сокрыта густыми кустарниками пожелтевшего любистока. Единственный дом, из которого можно увидеть этот участок дороги — пустой и полуразвалившийся, с просевшей крышей и давно сгнившим крыльцом, маячит за обвалившимся забором слева.
Нарочито вразвалку, выравнивая дыхание после быстрой ходьбы, к ним приближались двое мужчин. Один — амбал в заношенной шерстяной одежде, с лицом, не обезображенным проблеском мысли, и кулаками размером с горшок. Глаза его под косматыми волосами блестели, как у хворого. Второй человек, горбоносый, с заметными залысинами, походил на поджарого цепного пса, которого следует держать в поле зрения, если не желаешь беды. Злоба в его взгляде была утробной, глубинной. Такой человек, пожалуй, не начинает нового дня, не пнув собаку, не отвесив оплеуху ребенку, не свернув шею курице.
— Дальше хода нет, — заявил амбал.