Джемма смотрела в окно, на бескрайние летние луга и малахитовые гребни леса, и думала, что ей все равно. Та грязь, которую она повидала в доме своего покойного мужа, ни в какое сравнение не шла с вагонной. Та грязь жила среди роскошных интерьеров, наборного паркета, потолочных фресок и позолоты, купалась в мраморных ваннах и одевалась в лучшие ткани. Когда Джемма вышла из особняка практически в чем была, с маленьким чемоданом, то почувствовала себя почти непорочной.
Все кончилось. Семь лет мучительного брака, в котором она была игрушкой Игоря Хольца, остались позади. Старший сын Хольца примчался из-за границы сражаться за наследство, вполне предсказуемо победил и очень удивился тому, что вдова его папаши не стала с ним воевать. У Джеммы был небольшой счет, который она аккуратно пополняла все эти годы, денег должно было хватить на полгода, а там будет видно.
Потом она узнала, что счет заблокирован наследником Хольца, и поняла, что у нее нет сил даже на то, чтоб заплакать.
Случайно оставшихся в кошельке купюр хватило на билет в столицу в вагоне третьего класса и телеграмму с вокзала. Вряд ли Гилберт обрадуется такому привету из прошлого, но вдруг? Когда-то они почти подружились – конечно, если дракон может подружиться с человеком. Джемма решила просто попытаться с ним встретиться, и не знала, что будет делать, если Гилберт откажется.
Жизнь, которую она вела в доме опекуна, была уравновешенной и спокойной. И в ней – вот ведь удивительно! – нашлось место тому чувству, которое Джемма старательно отгоняла от себя – просто потому, что оно не имело смысла. Они с Гилбертом могли переглядываться, могли разговаривать друг с другом о пустяках, но она никогда не открылась бы ему. Никогда не рассказала бы, как сердце пропускает удар, когда он входит в гостиную, как она делается неловкой и немой, когда сын ее опекуна рассказывает о своих занятиях живописью или верховой ездой, как ей мечтается, что однажды, в какой-нибудь другой, идеальной жизни, они смогут позволить себе не просто вежливые улыбки и редкие прикосновения.
Джемма была человеком, а никакой дракон, никогда, ни при каких обстоятельствах не разделит человеческие чувства. И Гилберт остался лишь светлым воспоминанием – мечтой о счастье, сном, который закончился и больше не вернется.
Она оставила его в прошлом. И теперь позволила себе рискнуть – отправить телеграмму и попробовать хотя бы взглянуть на юношу, который однажды принес ей спелые яблоки из заброшенного сада, куда летал в драконьем облике.
– Я с тобой разговариваю, цыпка, ты не делай вид, что с детства глухая. Губки бантиком, жопка домиком, может, скоротаем время-то?
“Не оборачиваться”, – сказала себе Джемма. Надо было по-прежнему смотреть в окно и делать вид, что это говорят не ей, а кому-то другому. Она сама себе казалась заледеневшим камнем: ее здесь нет, здесь никого нет. Она видела и не такую грязь, да и не будут же ее на самом деле насиловать вот так, в вагоне, у всех на виду? Впрочем, может, и будут – дорожная полиция сюда явно не заглянет, а проводник не станет вмешиваться.
Джемма заметила, как к ней протянулась рука, и молодчик вдруг заскулил и как-то уменьшился ростом. Повернув голову, Джемма увидела, что он стоит на коленях, а протянутую руку заломили ему за спину.
– Что надо сказать? – сухо осведомился спаситель Джеммы. Вагонный хам всхлипнул от боли и, стремительно бледнея, пролепетал:
– Простите, барышня… обознался. Был неправ.
Получив напутственного пинка, он уковылял прочь, надеясь, что легко отделался. Троица смуглых парней со Среднего Востока, которая сидела напротив Джеммы, тотчас же последовала его примеру: то ли решила не нарываться на приключения, то ли отправилась как раз на их поиски. Незнакомец в светлом дорожном костюме забросил сумку под нижнюю полку, устало опустился рядом с Джеммой и спросил:
- Все в порядке?
Его белозубая улыбка была широкой и доброжелательной, а сам он показался Джемме красивым и решительным. Таким человеком, которому не место в вагоне третьего класса. Ей сразу же стало спокойно, словно кто-то вдруг протянул руку и выключил все опасности и страхи мира.
Примерно так же Джемма себя чувствовала в юности, когда Гилберт был рядом.