Серафим проваливался в самого себя, как в пропасть, ощущая царящую внутри пустоту и вневременность. Ощущая, как прорастают сквозь тело звуки и краски — все бесконечные оттенки спектра. Ощущая, как тело распадается на мириады волокон воздуха, способного проникнуть даже сквозь самую плотную поверхность.
У него больше не было преград.
Когда всё было кончено, ювелир даже не почувствовал усталости. Хорошо это или плохо, он освободил своего нового друга, вырвал его из-под жесткой власти Маяка, снял психический контроль. Достигнут предел печали, пора выбираться на поверхность.
Пора возвращаться назад.
Серафим с силой тряхнул лежащего человека за плечи и несколько раз ударил по лицу, живо приводя в чувство. Проверенный способ — честная боль поможет разобраться, где реальность, где сон. Гончар застонал, слабо попытавшись вырваться, и в следующий миг послушно обмяк в руках товарища.
Наконец, сморгнув, юноша с трудом открыл глаза, чувствуя облегчение, что кошмарный сон из прошлого отступил.
Себастьян перевел дух. Глаза колдуна вновь оказались вполне человеческими. Правда, долгое время в них не было никакого осмысленного выражения, только, постепенно опадая, плескался пьяный багровый туман.
— Ты хочешь убить, — глухо произнес сильф, когда последние клочья этого страшного тумана расползлись обратно по душным закуткам памяти, из которых выбрались.
Это был не вопрос, не укор, и даже не констатация факта — откровенное признание, что намерения колдуна стали ему известны. В последнее время ювелир стал остро ценить доверие.
Гончар хмуро покосился на него и промолчал.
Серафим покачал головой, утешительно касаясь товарища.
— Я знаю, человека нельзя перестать любить только оттого, что он умер. Однако, не казни себя. Они мертвы — значит, никто и никогда больше не причинит им зла.
— Но зло не отомщено, — раздельно произнес колдун.
— Верно. Но месть никого еще не сделала счастливым.
— Счастье? Я давно не ищу его.
Наемник только развел руками.
— Что ж, если ты ищешь справедливости… ищи ее где угодно, но не в мести. Месть не принесет тебе мира и не поможет исправить ошибок прошлого.
— Я слышал, что знаменитый ювелир склонен к религиозности, а потому не удивлен твоим рассуждениям, — сухо заметил гончар, и горечь невысказанных чувств ясно сквозила в его голосе.
Серафим хотел было добавить еще что-то, но восставший перед глазами образ двух мертвых женщин не дал ему этого сделать. Кто он такой, в самом деле, чтобы лезть в душу с непрошенными советами и нравоучениями?
— Что ж, это не мое дело, и я не стану соваться в него. Позволь мне сперва исполнить мой долг — долг перед вами обоими, а после делай что хочешь. Я не стану ни помогать, ни мешать, ни отговаривать. Мнение моё останется при мне.
Гончар кивнул, с усилием поднимаясь.
— Это меня вполне устраивает.
— Но должен предупредить: будет непросто.
— Более, чем ты думаешь, — невесело усмехнулся колдун. — В Ледуме почти нет земли, совсем нет глины. Насыпные поверхности искусственных газонов и парков не в счет — почва там мертва, стерильна, она не имеет связей с живыми корнями Виросы. В каменном мешке Ледума я потеряю свою силу. Но я должен закончить это — так или иначе. Ты ведь не хуже моего знаешь, что такое долг.
Серафим знал.
— Это твой выбор, — глубоко вздохнул он, в свою очередь вставая на ноги. Сильф не собирался обсуждать случившееся, не собирался срывать со спутника его маску. Что было, то было. Главное, теперь он наконец свободен. — Значит, быть по сему. Но прежде чем мы отправимся туда, мне также нужно завершить одно неприятное дело.
Не тратя время на отдых, они вновь отправились в путь. Высокие деревья руками ветвей заслоняли небо, листва скрадывала яркий солнечный свет.
День обещал быть погожим.
Сгорбившись, лорд Октавиан Севир сидел у постели Альбии.
Напряженно, в мертвом оцепенении вглядывался он в осунувшееся лицо молодой девушки. Та по-прежнему не приходила в себя.
Высокорожденная аристократка крови, родная племянница и супруга… единственная дочь любимого брата, плод его плоти и крови. Что сказал бы Лукреций, узнав, какое зло совершил он с нею?
Прискорбно, но спасти младенца не удалось. Первая беременность Альбии закончилась трагедией, что могло поставить крест на ее способности выносить наследника в будущем, а следовательно, и на завидном положении правительницы.
Чем заслужила она подобную участь? Казалось, сама судьба с рождения благоволила девочке: красавица, умница, она появилась на свет в семье, чья слава затмит любой знатный род Бреонии, и стала законной супругой будущего верховного лорда. Альбия не знала невзгод всю свою жизнь вплоть до этого самого момента, который унес одновременно жизни отца и нерожденного сына, а также едва не отнял ее собственную.