– Изулт повесилась, – сказал Гарет, когда Джон и Дженни подошли к нему поближе, чтобы поговорить. – И Саммер, Ледяная Наездница. – Он бросил взгляд на Яна, молча сидевшего в одиночестве на поваленном дереве, но мальчик не глядел ни на него, ни на родителей. – Около полуночи.
Дженни помнила вопли Амайона, все еще отзывавшиеся болью в ее сердце. Одни боги знали, что говорил демон Яну, что обещал, о чем умолял, чтобы помешать Джону избавить этот мир от них. Чтобы не отсылать их по ту сторону зеркала. Одни боги знали, через что прошел Ян, когда она, Дженни, рвалась к Амайону и мучилась из-за него – неужели и он хотел возвращения своего демона столь же отчаянно?
Не может быть, подумала она. У него для утешения есть магия. У нее заболели челюсти – так сильно она их стиснула, и она закрыла рот рукой.
Джон не сказал ничего. Закованный в молчание, он подсадил Дженни на кобылу, что доставил Гарет, взлетел в седло серого боевого коня и наклонился, чтобы пожать руки юного Регента. – Спасибо, – сказал он.
– Я договорился, чтобы Мастер Блайед спокойно возвращался в Гринхайт, – сказал Гарет. – У него там поместье, далеко от семьи, там лорд Эктор не найдет его, если решит доставить ему неприятности. А когда вы с Дженни будете на севере Уайлдспэ, не думаю, что вам нужно будет бояться…бояться приговора моего отца, или лорда Эктора и Совет. То, что Роклис оставила от гарнизона в Корфлине – у них не хватит сил, чтобы пойти против вас, а когда я пополню его, то поговорю с новым командиром.
– То есть ты собираешься пополнить его, да? – Джон немного склонил голову, без выражения, подозрительно.
Гарет был поражен. – Ну конечно. Как только люди будут подготовлены к переходу.
Джон склонил голову и нагнулся с седла, чтобы поцеловать его королевское кольцо. – Тогда еще раз спасибо. За все.
Но все это Дженни видела словно издалека, словно сквозь тысячу слоев темного стекла. Исчезновение Амайона обернулось мраком и усталостью, свинцово-тяжелой потерей чего-то, что наполняло мир магией, многоцветьем и неистовством. У нее болела голова, пульсировали ожоги, а тот провал, откуда исчезла магия, был пропастью в ее душе.
Во всех этих балладах зло было побеждено, порядок восстановлен, а сияющий герой-принц венчался со своей дамой, и оба они были прекрасны и юны. Никто из них , по-видимому, не видел кошмаров и не грезил о том, что потерял. Все раны заживали бесследно, и ничья душа не была разрушена страстными желаниями, одержимостью или сомнением.
Дженни грезила о Зеркале Изикроса. Снова видела сиглы, начертанные на каменном полу серебром и кровью: пузырек слез и мягко сияющий хотвейз звездного света, наконечник стрелы, испятнанный Джоновой кровью. Снова в ее сознании вопил Амайон, но помимо этого, в тихой, спокойной части себя самой, она думала, Я что-то утратила.
Что-то важное.
Она снова видела эту картину.
Белая ракушка Амайона, казалось, притягивала к себе ее внимание и была единственной вещью, которую она видела. Она заставила себя взглянуть вокруг: Там была табакерка, удерживающая демона Блайеда Зимимара, камешек, что был тюрьмой Готписа. Демон мисс Энк был пойман в бутылочку из-под духов, а Саммер – в другую ракушку. Демон Изулт был в еще одном флакон для духов, из алебастра.
Шесть демонов. Восемь холодных серебряных шипов.
Лучше оставь это, милая.
Ты будешь рад увидеть это.
Да, буду.
И вопли Амайона, когда его бросали в Преисподнюю тех, кто ненавидит его, кто будет терзать его вечно, как и вообразить не может род людской.
Шесть демонов. Восемь серебряных шипов.
Карадок и Ян, сидящие за столом, между ними рассыпано восемь драгоценностей. Уничтожь этот камень, сказал Ян, а Карадок покачал головой.
У меня есть причины…
Какие причины? – спросила Дженни.
Прелесть моя! Душа моя! Она снова слышала голос Амайона в сознании, и он заглушал все мысли. Знаешь, что они будут делать со мной? Он ревнует…Он ревнует…
Джон отвернулся, шепча имя Эогилы.
Это пройдет, сказал Моркелеб.
Дженни прислонилась головой к его плечу, где металлические чешуйки были гладки, как стекло.
Ты уверен?
Его тепло проникало сквозь костистые жесткие углы, подбадривая в прохладе ранней осени. Предрассветные туманы рассеивали и тьму ночи и огонь костра, на котором Джон механически жарил лепешки. Дженни подумала, что ради Яна об этом надо бы побеспокоиться ей, но Ян почти ничего не съел за те три дня, о которых она знала, и почти наверняка ранее ел не больше…
Она обнаружила, что и этим она интересуется с трудом, с трудом думает об этом.