Фурии
— Мои фурии{163}, — сказал Плутон посланцу богов, — постарели и ослабели. Мне б помоложе, позлее! Пойди-ка, Меркурий, разыщи мне там наверху, на земле, трех особ женского пола, пригодных для этой роли.
И Меркурий{164} пошел.
Вскоре затем Юнона сказала своей прислужнице:
Как по-твоему, Ирида{165}, найдем ли мы среди смертных двух или трех девиц строгих правил? Воистину строгих! Чтобы посрамить Венеру{166}, которая вечно бахвалится, будто она подчинила себе весь женский пол. Ступай погляди. Уж где-нибудь ты их да отыщешь!
И Ирида пошла.
Где только она не побывала! Где только не искала! И все понапрасну! Она возвратилась к Юноне одна, и та встретила ее словами:
— Ни одной не нашла? Возможно ли? О, невинность! О, добродетель!
— Богиня, — сказала Ирида, — я чуть было не привела к тебе трех воистину целомудренных девиц. Ни одна из них ни разу не улыбнулась мужчине, ни одна не позволила искре любви разгореться в своем сердце, ибо затоптала ее в самом начале. Но… я опоздала.
— Как опоздала? — с удивлением спросила Юнона.
— Их успел увести к Плутону Меркурий.
— К Плутону? Да на что ж ему эти скромницы?
— Он сделает из них фурий.
Тиресий
Тиресий взял свой посох и пошел полем. Тропа привела его в священную рощу, и посреди рощи, на перекрестке трех дорог, он увидел двух змей, которые сплелись в любви. Тогда Тиресий поднял свой посох и ударом разлучил влюбленных. И — о, чудо! — в тот миг когда посох коснулся змей, Тиресий превратился в женщину.
Девять месяцев спустя женщина Тиресий снова пошла в священную рощу, и на том же месте, на перекрестке трех дорог, опять увидела двух змей, которые сплелись в борьбе. Тогда женщина Тиресий подняла посох и ударом разняла разъяренных змей. И — о, чудо! — в тот миг, когда посох разъединил дерущихся, женщина Тиресий опять превратилась в мужчину.
Минерва
Оставь их, друг, оставь их, мелочных тайных завистников твоей возрастающей славы. К чему увековечивать метким словом их имена, удел которых — забвение?
Во времена той бессмысленной войны, которую вели против богов титаны{167}, они напустили на Минерву{168} чудовищного дракона. Но Минерва схватила дракона своей могучей рукой и забросила его на небо. С тех пор он там и блистает{169}. То, что иным служит наградой за великие деяния, для дракона было наказанием, достойным зависти.
Соловей и жаворонок
Что сказать поэтам, которые так любят залетать за горизонт большей части своих читателей? Разве то, что однажды соловей сказал жаворонку:
— Не затем ли ты так высоко взлетаешь, дружок, чтобы тебя никто не услышал?
Подарки фей
Над колыбелью принца, который впоследствии стал одним из величайших правителей своей страны{170}, склонились две добрые феи.
— Я подарю моему любимцу, — сказала одна из них, — зоркий взгляд орла, от которого не ускользнет ни одна мошка во всех его обширных владениях.
— Прекрасный подарок! — перебила ее другая фея. — Наш принц станет прозорливейшим из монархов. Но ведь орлу присуще и благородное презрение к мелочам, а не то бы он стал гоняться за каждой мошкой. Вот это-то качество пусть и примет принц от меня в подарок!
— Спасибо тебе, сестра, за столь мудрую поправку, — ответила ей первая фея. — И правда ведь, многие правители были бы куда более великими, если бы реже обращали на мелочи свой всевидящий взор.
Овца и ласточка
Ласточка слетела овце на спину, чтобы надергать у нее немного шерсти для своего гнезда. Овца невольно заерзала.
— Почему ты со мной так скупа? — спросила ее ласточка. — Пастуху ты небось позволяешь раздевать тебя догола. А вот мне жалеешь даже клочка шерсти. Отчего это?
— А оттого, — отвечала овца, — что тебе никогда не удастся проделать это так умело и ловко, как пастуху.
Ворон и орел
Ворон заметил, что орел высиживает птенцов целый месяц.
«Вот потому-то, конечно, — решил он, — молодые орлята так зорки и сильны. Ладно! И я буду делать так же».
С тех пор ворон и в самом деле целый месяц сидит в гнезде на яйцах, но еще никогда у него не вылупились из яиц орлята. Только жалкие воронята высовывают головки, проклюнув скорлупу.