И снова идут они молча. И только на перекрестке нарушает молчание Платонов.
Платонов (вслух). Кто меня разыскивает? Зуб?
Часовников. Анечка.
Платонов. Анечка? Почему Анечка? При чем Анечка? (Часовников молчит. Дошли до перекрестка. Мигнул им в метели раскачивающийся фонарь). Ко мне зайдешь?
Часовников. Занят.
Разошлись в разные стороны и скоро исчезли две темные фигуры в налетевшем снежном заряде.
Гаснет свет.
Анечка, как была, в пальто, надетом поверх ночной рубашки, у телефона.
Анечка (кричит в трубку). На аэродроме я справлялась — на трассе погода летная, двенадцать часов — и вы тут. Не день дорог, Максим Ильич, — час, минутка. (Платонов на пороге, прислушивается со все возрастающим изумлением). Я не могу вам ничего сказать по телефону, кроме того, что случилось одно чрезвычайное происшествие. Чепе, понятно?.. Не по телефону, понятно? Нет, не заболел, но как бы и заболел... А вот так.
Платонов. Спятила? С кем ты?
Анечка (в трубку). Я заказала всего три минуты, сейчас разъединят, вылетайте.
Платонов. Дай трубку.
Анечка. Не дам. (В трубку). Тут дети мешают. Еще раз поймите — раз и навсегда, — для жизни ничего смертельного нет, но может быть беда. Беда. Ну, несчастье.
Платонов (зло). Будет свистеть.
Анечка (в трубку). Жду. Заезжайте прямо ко мне. К нам. Мы живем в офицерской гостинице-общежитии. (Повесила трубку). Ровно в три минуты уложилась.
Платонов (грозно). Кто это был?
Анечка. Костика отец. Вице-адмирал Часовников.
Платонов. Кто тебя просил?
Анечка (спокойно). И так будет всегда.
Платонов (изумленно). Ты посмела? Как ты посмела?
Анечка. Ну как? Сняла трубку, заказала Ленинград. Дали сразу, даже не ожидала. Саша, я теперь буду вмешиваться всегда и во все. Нравится тебе или нет, пусть тебе не нравится, ничего не попишешь, к старому возврата нет. Поворот на сто восемьдесят градусов.
Платонов. Кто тебя научил?
Анечка. Ты, Саша, ты.
Платонов. Глупостям тебя не обучал.
Анечка. Пойдешь куда без спросу, на восьмой или на двадцатый, к ней или не к ней, как возьму за грудки да как трахну об стенку — дым пойдет и огонь из ноздрей! Кончилась твоя малина. (Платонов смотрит на Анечку, пораженный). Какую взял, пригородную, такую взял, не хочешь — наговором не держу, иди, откуда пришел. Хочешь, чтобы я Дроздиху выгнала? Выгоню. Но и ты, Саша, и ты. Газеты читать? Буду. В Дом офицера с тобой? Пойду. Но и ты, Саша, и ты. Слышишь, и ты! Ну, чего стоишь. Иди, Саша, тебя ждут, есть вакансия. Я с танцульки взятая, отсталая, твои бритвы чиню, неинтеллигентная, иди, иди.
Пауза.
Платонов. Это мне начинает нравиться.
Анечка (сердито). Уважила. Иди, ну иди, бесстыдный, прокормлюсь и детей выращу без вас, отдаю задаром, сокровище.
Платонов. Анька!
Анечка. И не Анька я тебе.
Платонов. Никуда я от тебя не уйду.
Анечка (стремясь не заплакать). А я не держу. Без тебя буду газеты читать. (Взяла газету со стола). Вот: «Бурные прения в палате общин». (Заплакала).
Платонов. Анька ты моя, Анька.
Анечка (плача). Иди, иди. На восьмой.
Платонов. Один раз я там всего и был. Первый раз. И последний.
Анечка (плача). Не знаю, первый ли, но — последний.
Платонов. Последний, последний.
Анечка. Во все буду вмешиваться, во все.
Платонов. Вмешивайся, ладно.
Анечка. Где был, с кем поссорился, кому не так сказал, про что голова болит, отчего на душе тесно — все говори, слышишь, все?
Платонов. Все.
Анечка. Муж и жена — одна сатана, слышишь?
Платонов. Да.
Анечка. А пойдешь опять — девочкам расскажу, они от тебя отвернутся, я им ближе.
Платонов. Ты им ближе.
Пауза.
Анечка (подозрительно). Что-то ты со всем соглашаешься.
Пауза.
Платонов. А если я согласен, что же мне — не соглашаться?
Анечка. Со всем согласен?
Платонов. Со всем.
Анечка. Дай честное партийное.
Платонов. Честное партийное.
Анечка. Посмотри, дети спят?
Платонов (идет, возвращается). Спят.
Анечка. Ты их любишь?
Платонов. Ага.
Анечка. А ведь хотел сына?
Платонов. Хотел.
Анечка. Вдруг мне так легко стало, Саша, так легко, словно бы с плеч два куля картошки скинули. А тебе легко?
Платонов. Легко.
Анечка. Нет, Саша, тебе тяжело. Ты сейчас на себя такое взял. Все у тебя впереди, неприятности, все может быть. Видишь, известно мне все. И так будет всегда. Что молчишь?
Платонов. Думаю.
Анечка. О ком?
Платонов. О тебе.
Анечка. Что же ты обо мне думаешь?
Платонов. Хорошее.
Анечка. И не горюешь нисколечко, что тогда в Петергофе меня окликнул?
Платонов. Нисколечко.
Анечка. Более чем?
Платонов. Более чем.
Анечка (вздохнула). И я — более чем. А знаешь, Саша, мне вот почудилось... Вот дети у нас и семья, и квартира, и в одной кровати спим... Шесть лет... а вот будто бы все заново. Ты меня не понимаешь?
Платонов. Понимаю.
Анечка. И ты у меня знаешь как кто?
Платонов. Как кто?
Анечка. Как ясный месяц. (Пауза). А я?
Платонов. И ты.
Анечка. А я только сегодня твоя жена. А ты, Сашура?
Платонов. И я только сегодня твой муж,
Анечка. Дети спят?
Платонов. Спят.
Анечка. Потуши свет.
Платонов идет к выключателю. Гаснет свет.
Пирс. Сумерки. Огни эскадры. Наперекор ветру, молча, не замечая, что идут в ногу, шагают два адмирала. Миничев, член Военного совета, начальник Политуправления, и Часовников-отец. Есть в этом молчаливом шаге нечто схожее с недавним маршем Платонова и Часовникова, — нечто схожее и нечто совсем иное. Мерцают черные вице-адмиральские звезды на золоте погон, белеют шарфы, посверкивают дубовые листья на козырьках фуражек. Остановились, вгляделись, прислушались.
Миничев. Океан.
Часовников-отец. Шумит.
Миничев. Вы на Тихом не служили?
Часовников-отец. Не довелось.
Миничев. Стоим как на глобусе.
Часовников-отец. Да, большое хозяйство.
Миничев. Прямо пойдешь — в Китай попадешь. Направо пойдешь — Индия, Индонезия, Цейлон. Там — Япония, там — Сан-Франциско, там — Австралийский континент.
Часовников-отец. Где царевна Несмеяна, где царство заколдованное с деревьями поющими...