Дергачева. Критика верна. Наш недостаток, вы его подметили. Пошехонову, технолога, выдвинули мы техническим секретарем — будем снимать. А то собрание вело бюро. В целом.
Малютина. А в частности? Руководил товарищ Полудин? Вот тут Солдатов выступал, заместитель секретаря партбюро. Он что — хороший коммунист?
Дергачева. Так за ним ничего такого нет.
Малютина. АЧижов?
Дергачева. Чижов? Чижов не выступал.
Малютина. А может, слова ему не дали? Отчего он не выступал?
Дергачева. Прения прекратили.
Малютина. Какой был регламент для ораторов?
Дергачева. Не помню. Кажется, десять минут.
Малютина. А по-моему, пять. А Полудин говорил, кажется, сорок минут? По какому праву? И по какому праву вы отказали Чижову в его законных пяти минутах? (Достает из дела письмо, читает). «...Собрание велось тенденциозно, членам партии свобода мнения не обеспечивалась, всякое выступление в защиту Хлебникова расценивалось как либерализм и пособничество врагу... создалась нездоровая и непартийная атмосфера травли, при которой невозможно установить истину...» Солдатов и Чижов пишут. На имя председателя партколлегии.
Дергачева. За спиной партбюро? Это двурушничество.
Малютина. Солдатов и раньше выступал против. Чижову не дали слова. Кстати, товарищ Дергачева. Двурушничество — термин политический. Как же у вас поворачивается язык клеить этот черный ярлык честным партийцам? И только за то, что они нашли нужным заявить о неправильности решения своей партийной организации. И кому заявить — партийной коллегии Московского Комитета партии. Нехорошие нравы, товарищ Дергачева, вредные для партии.
Пауза.
Дергачева. Я не считаю и не могу считать ошибкой наше решение. Решение было правильным, принципиальным, политически острым. Я уж не говорю о Дымникове, которого Хлебников перевел в свой отдел, но и того, что человек выносит из министерства совершенно секретные материалы, — для меня лично довольно.
Малютина. Он не выносил из министерства совершенно секретные материалы, это подтасовка фактов.
Дергачева. Подтасовка? Что вы! Он сам признался, что материалы с грифом брал к себе на квартиру.
Малютина. С каким грифом? «Совершенно секретно» или «Для служебного пользования»?
Дергачева. Думаю, это не так существенно.
Малютина. Разве? Но ведь в первом случае Хлебникова просто надо было судить по статье Уголовного кодекса за разглашение государственной тайны. А во втором... Вот официальная справка из библиотеки имени Ленина. По справке — все материалы с грифом «Для служебного пользования», которые Хлебников преступно, под полою, темной ночью выносил из министерства, можно получить для чтения в читальном зале каждый день, включая выходные, с девяти часов утра до десяти часов вечера. А по абонементу — и на дом.
Дергачева. Почему он сам этого не сказал?
Малютина. Пытался. Вы не хотели вслушаться. Разве не так?
Дергачева молчит.
Стало быть, одно преступление отпадает? Пойдем дальше. Что тут у вас? Провоз через границу средств фашистской агитации?
Дергачева. Контрабандный провоз.
Малютина. Контрабандный провоз. Страшное обвинение. Это что — немецкие ордена?
Дергачева. Фашистские. Железный крест, медали, нагрудные знаки.
Малютина. Да-да, я видела их.
Дергачева. Несколько лет назад Хлебников дал все это сыну, а тот роздал в классе.
Малютина. Да, этого Хлебникову не надо было делать. (Пауза). Простите, товарищ Дергачева, дети у вас есть?
Дергачева. Нет.
Малютина. А муж? Извините, мне просто как женщине важно...
Дергачева. У меня был муж.
Малютина. Погиб?
Дергачева. Разошлись.
Малютина. Давно?
Дергачева. Еще до войны. (Помолчав). Он теперь в Магнитогорске живет, преподает в вечернем техникуме политэкономию.
Малютина. Женился?
Дергачева отрицательно качает головой.
Отчего же вы разошлись, извините, если не тайна?
Дергачева (помолчав). По принципиальным соображениям. (Помолчав). Мужчины часто видят в нас, коммунистках, только женщин, только своих жен.
Малютина. Бывает, вы правы.
Дергачева. А вы замужем?
Малютина. Замужем.
Дергачева. Тогда вы сами все это испытали. (Пауза). В тысяча девятьсот сороковом году летом я жила в Томилине, у мамы. Вечером приехал Николай, мой муж, взволнованный. Вызвал меня в палисадник с веранды, где сидела мама, сказал, что сегодня в газете напечатана статья, в которой утверждается, будто бы он в книге своей дипломные работы учеников использовал. Спросил меня, почему молчу. Я сказала: надо подумать. «О чем?» Я сказала: «Не могу так, с налета, сразу, ведь не мещанка я, которая считает, что только ее муж один кругом прав, а все кругом неправы. (Пауза). Разве я, как коммунистка, могу не считаться с нашей прессой? Нет у меня пока оснований не доверять газете». — «А не доверять мне у тебя есть основания?» — спросил он. Я сказала: «Здесь посторонние, езжай в город, а мне надо подумать, вечером приеду, всё решим». Хотела я ему еще сказать что-то ободряющее, сейчас не помню — что, перебил. «Думай, думай!» — закричал и уехал. С мамой не попрощался. Ушла в лес, обдумала все. Поняла: нет, не должна реагировать на эту статью, муж мой был и остался честным человеком. Поехала ему сказать об этом. Дома его не застала. С тех пор я его и не видела. (Пауза). Никто никогда так и не . узнал причины нашего развода. (Пауза). Вы первая.
Малютина. А вы считаете себя правой?
Дергачева. Больно, тяжело, но я не могла поступить иначе.
Я всегда смотрела на вещи принципиально. Я должна была подумать, определить свое отношение...
Малютина. Сколько лет вы были замужем?
Дергачева. Десять.
Малютина. И не могли за десять лет определить своего отношения? Разве он, понимая, что вы его знаете, как никто, только вы по-настоящему знаете, какой он, — не имел права требовать... вашей веры?
Дергачева молчит.
Руки не подали тому, кто больше всех в ней нуждался... Вы... вы любите его?
Дергачева молчит.
И сейчас любите?
Дергачева молчит.
Да... (Вышла из-за стола, в волнении прошлась по кабинету). Жизнь порою жестоко, даже слишком жестоко наказывает нас. Но не так ли часто мы сами помогаем ей наносить нам свои удары? (Горячо). А я бы все простила любимому человеку, все, а этого бы... никогда! Ушла бы, как он! Разве дети бы удержали! (Пауза).Отвлеклись мы с вами, простите. Впрочем, все это — к делу Хлебникова...
В дверях неожиданно просунулась голова Полудина.
Полудин. Прошу прощения, но в час мне надо быть у министра.
Малютина. А может, до другого раза, товарищ Полудин? Я ведь людей вызвала... И в папке вашей ведь о Дымникове материалы, а не о Хлебникове... Кстати: он что, осужден, этот... Дымников?
Полудин. Полагаю, не вам меня об этом спрашивать, товарищ Малютина.
Малютина. Но вы-то сами имеете данные?
Полудин. Товарищ Малютина, зачем это? Тайны есть и у вас и у нас.
Малютина. У кого это — «у нас»?
Полудин. Ну хотя бы в нашем управлении кадров.
Малютина. Я сама семь лет работала по кадрам и никогда не слышала, что в управлениях кадров есть тайны от партии.
Полудин (вежливо улыбнулся). А ведь вы, товарищ Малютина, еще не партия.
Малютина (помолчав, тихо). Вас послушать, в нашей стране не кадры решают всё, а управление кадров. И нормы партийной жизни тоже не для вас существуют?
Полудин. Я их никогда не нарушал.
Малютина (спокойно). Может быть. Очевидно, я ошиблась, и не вы топали ногами на члена партии Чижова, требовавшего слова... и не вы предостерегали, что все окажутся в позорном положении, если Хлебникова, как вы выразились, вовремя не исключат. И челябинскую группу пугали не вы за то, что она отказалась включить вас и Быкову в группу мастера Пронина и продолжала консультироваться у Хлебникова... А Быкова возьми да и сама приди в МК... (Пауза). Час дня. Вы не опоздаете к министру, товарищ Полудин?