О сущности крестного подвига Спасителя и вообще о христианстве она, можно сказать, не имела ни малейшего представления. Это был её грех.
— И была не воцерковлена, и лишена церковных таинств, — подытожил АГ. АХ вынужден был с ним согласиться — да, безусловно виновна власть — в запрете исповедания Христа и Его учения вне церковной ограды, но, с другой стороны, в многонациональной стране, где столько религий, надо было тогда разрешать активную деятельность и других конфессий, и ни к чему хорошему это бы не привело. Кстати, Иосиф начал после войны многое делать в отношении православия, но всё оборвалось с его смертью.
И ещё АХ сказал, что государство в вопросах свободы веры должно соблюдать полный нейтралитет, ибо если кесарь соблазняет своих подданных атеизмом, равно как и использует веру в своих политических целях, он как бы берёт ответственность перед Богом за эти души, находящиеся у него в послушании.
То есть это вмешательство кесаря в дела Божии.
АХ неожиданно сделал очень сильный ход в защиту отделения церкви от государства, обратившись к истории православной царской Руси и призвав свидетельство Льва Толстого:
«В школах учат катехизису и посылают учеников в церковь; от чиновников требуют свидетельств в бытии у причастия. Но человек нашего круга, который не учится больше и не находится на государственной службе, и теперь, а в старину ещё больше, мог прожить десятки лет, ни разу не вспомнив о том, что он живёт среди христиан и сам считается исповедующим христианскую православную веру».
«Началом всего было, разумеется, нравственное совершенствование, но скоро оно подменялось совершенствованием вообще, т. е. желанием быть лучше не перед самим собой или перед Богом, а желанием быть лучше перед другими людьми. И очень скоро это стремление быть лучше перед другими людьми подменилось желанием быть сильнее других людей, т. е. славнее, важнее, богаче других».
— То есть «Бог есть дух, — процитировал АХ, — И поклоняться Ему надо в Духе и Истине». А не «казаться» вместо того чтобы «быть». Свидетель Толстой прекрасно показывает нам путь от теплохладности к самости и вампиризму:
«Без ужаса, омерзения и боли сердечной не могу вспомнить об этих годах. Я убивал людей на войне, вызывал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал. Ложь, воровство, любодеяния всех родов, пьянство, насилие, убийство… Не было преступления, которого бы я не совершал, и за всё это меня хвалили, считали и считают мои сверстники сравнительно нравственным человеком». То есть выходило, что лучше «холодность», атеизм, чем «теплохладные» непотребства под маской верующего. Христос пришёл спасти грешников, но «верующих грешников», а «теплохладные», кощунственно именующие себя христианами, вместе с «теплохладным» государством, заставляющим своих подданных «пусть не быть, но казаться», уподобляются строителям Вавилонской башни, когда «лежащий во зле мир» вознамерился всем скопом вскарабкаться на Небо.
АХ сказал, что Небо — обитель избранников, что не раз подчёркивается в Евангелии: «Много званых, но мало избранных» /Мф. 20, 16/, путь туда — тайна великая и сокровенная. Хотя бывали, конечно, в истории случаи особой благодати Божией, вроде массового крещения Руси Владимиром. Но это скорее подтверждающее правило исключение.
Так что неизвестно, что лучше — государственный атеизм, или государственная вера. Наверное «оба хуже». Лучше всего для кесаря, судя по всему, не вмешиваться в «Богово».
АХ сказал, что ему неведомо, сознательно ли избежал Иосиф этого соблазна многих царей, но поскольку Христос — это прежде всего, состояние души, «Путь, Истина и Жизнь», то он вольно или невольно сделал этот Путь ко Христу крестным, многотрудным и истинным, омытым кровью новомучеников. Была очищена от несправедливости, лукавства и фарисейского лицемерия церковная социальная проповедь, о чём пишет свидетель Лев Толстой.
«Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему». /Ис. 40, В/
Снова павшая озлобленная народная душа стала пустыней. Да, церкви были разрушены, но и оставшиеся пустовали, держались одно время лишь на этих самых неприветливых бабулях. Требовалось время и очищение, чтобы восстановить мост между русским православием и народом, переставшими понимать друг друга. Он, этот разрыв, не раз был омыт кровью.
«Ибо так говорит Господь: вот, Я Сам отыщу овец Моих и осмотрю их.
Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, и пораненную перевяжу, и больную укреплю, а разжиревшую и буйную истреблю; буду пасти их по правде». /Иез. 34, 11, 16/
Иосифу предстояло изгнать волков и поставить ограду от хищников.
— Железный занавес и цензуру, — фыркнул AT. — А как же демократия?
— Не забывай, сын тьмы, что Спаситель был приговорен к распятию демократическим путём! Подавляющее большинство кричало: «Распни Его!» «В паровозных топках сжигали нас японцы…», «За счастье народное бьются отряды рабочих-бойцов…», «К станку ли ты склоняешься, в скалу ли ты врубаешься — мечта прекрасная, ещё неясная, уже зовёт тебя вперёд…» Уж конечно, не о банке варенья с корзиной печенья пелось в этих песнях, а о том высоком состоянии души, о том самом освобождении от «похоти очей, плоти и гордости житейской», правящих «лежащим во зле» миром. От унизительной рабской суеты, от губительной самости — самоутверждения вне Бога…
Ведь от коллективизма до соборности не так уж далеко. Пример — Великая Отечественная.
Об очищении, реабилитации падшей больной души народа, постепенно поднимающей голову к Небу. О её возвращении в Храм.
Ибо Христос — Путь, и стоящие на Пути, дающие добрые плоды — уже неосознанно отдали Ему сердца. Народ, знающий сердцем Тайну, гораздо ближе к Небу, чем фарисейски исповедующие христианство плохиши и буржуины, отдавшие сердца Мамоне.
«И, как один, умрём в борьбе за это…» Таким образом, АГу всё же пришлось согласиться, что Иоанну можно считать «верующей пионеркой» и свидетельницей в пользу Иосифа. АГ ещё больше почернел от злости.
— Оставайся в детстве, Иоанна, — прошипел он ласково ей на ухо, — «Детство наше золотое всё светлее с каждым днём…» До самого Суда пребудешь здесь — я выхлопочу разрешение. Ни грехов, ни страстей, ни моря житейского… Ни мерса, ни реанимации, ни дверей дремучих… Оставайся за первой дверью, я для верности тебя на три поворота ключа запру…
— У нас только на два замок…
— А у меня будет на три. Ну, по рукам?
— А Егорка? — отшатнулась она.
— Ну какой ещё Егорка в твоём детстве? Егорка вообще не родится… Без тебя вообще больше ничего не будет — тебя нет, значит, ничего нет… Субъективный идеализм.
И нету Златова Егора, осталась песенка одна…
Иоанна трижды, как учил отец Тихон, перекрестилась.
Во-он! — зашипел в ярости АГ, дохнув серой. Иоанну завертело в душном смрадном вихре, она обрушилась в чёрную бездну и падала в смертной тоске, но вдруг знакомый золотой луч АХа обвился вокруг неё, как лассо, и выдернул из падения, опустив в весну пятьдесят пятого прямо на стройплощадку многоквартирного дома для рабочих.
После информации и коротких заметок ей поручен впервые настоящий очерк о комсомольцах-строителях.
Выпускные экзамены на носу, а она прямо из школы — на строительную площадку, к своим будущим героям. Заляпанная раствором спецовка, косыночка до бровей — только прораб знает про отпечатанное на редакционном бланке задание. Для всех прочих она — подручная Яна. Янка. Ана, пойди, Янка, принеси! А ей только того и надо — повсюду бегает, приглядывается, изучает жизнь рабочего класса. Работают они на высоте, к высоте Яна привыкла быстро — весь городок виден, и дом их, и пруд, и вокзал, и школа. Летают на высоте облака и птицы, майский воздух пахнет тополями — их едва зазеленевшие ветви колышутся от ветра совсем рядом. Яна опишет потом и высоту, и тополя с птичьими гнездами, и ловкие валины движения… Шлёп мастерком раствор, приладила кирпич, постучала, скребнула лишнее — и снова шлёп, стук, вжик… И свою усталость опишет, и саднящие руки — там, где драная рукавица, на большом пальце мозоль от этих кирпичей, и глыбы рыжей глины внизу во дворе, которые ей напомнят лето 41-го, только что вырытое бомбоубежище, отца. Который погиб, чтобы они вот так, спустя много лет, строили новый дом и смотрели с высоты на птиц и облака. Так, или примерно так напишет Яна.