Роль другого «хозяина» Фофанова — ссыльного поселенца Ивана Тимофеевича — не совсем ясна. По шаманским преданиям, он жил здесь в конце XVII столетия и водил дружбу с беглым монгольским феодалом Заргаши-нойоном, также возведенным в пантеон местных божеств. Во время обряда байкало-кударинские буряты пели:
Хозяин Фофанова, Ноён-повелителъ. Вам спутником был И вашим другом был
Иван Тимофеевич
То русской шодойский (т.е. фофановский).
Заргаши-нойон является наиболее «темной личностью». Интересно, что жертвоприношения ему устраивали не только байкало-кударинские, но и некоторые баргузинские буряты. Последние, вероятно, являлись сородичами, которые перекочевали в Баргузин после катастрофического землетрясения 1862 года. Имя монгольского феодала переводится как «глашатай». Есть ли это слабое указание на подстрекательские действия Заргаши-нойона накануне известных событий конца XVII столетия, когда перед вторжением в район Байкала войск монгольских феодалов захватчики рассылали немало шпионов и провокаторов с целью склонить местных бурят к массовому бегству в монгольские степи? В этой связи личность некоего Ивана Тимофеевича, русского человека, противоречит историческим событиям, ибо захватчик-монгол и обороняющийся — русский казак вряд ли могли состоять в дружбе. Скорее всего предание иллюстрирует факт противостояния двух политических сил в крае, хотя следует признать, что монголы и русские действительно вели мирные переговоры в Удинском и Кабанском острогах.
Самым необычным в поздних шаманских культах байкало-кударинских бурят является образ Уһан-халютов. Это не что иное, как обожествление революционного подвига... парижских коммунаров, появившееся в первых десятилетиях XX века. Буряты полагали, что души французских революционеров «переселились» на дно озера Байкал и оттуда оказывают влияние на рыбацкую жизнь. За хорошие жертвоприношения они, в частности, посылают удачу в путине и помогают выполнению колхозных производственных планов; спасают также во время бурь и штормов.
Молиться Уһан-халютам можно было как индивидуально, так и всем трудовым коллективом. Обряды совершались обычно в конце мая или начале июня, когда Байкал полностью освобождался от ледяного покрова. О наличии специального ка-
пища в честь французских духов-божеств ничего не известно. Возможно, они еще не успели сформироваться, и обрядовые действия осуществлялись на традиционных шаманских святилищах или в домашних условиях. Сегодня этого культа не существует.
Данное место представляет горячий источник, впадающий в речку Турку (приток Байкала) чуть северо-восточнее дельты Селенги. И.Г. Георги в середине XVIII столетия описал здесь аж 7 термальных ключей, на которых существовали уже «языческое» и православное святилища. Пересказывая академика, К. Риттер указывал, что «больные буряты часто посещают (источник — А. Т.)», «буряты приходят сюда со своими семействами и скотом, варят в воде этих ключей мясо, купаются в них, и употребляют минеральную воду для питья». Что касается формы капища, то «язычники поместили близ этих колодцев (ванн — А.Т.) небольшие кедровые деревья, которые считают налакита-ми, т.е. «священными», и обвешивают их тряпками из шелковых и других материй; кроме того, они бросают деньги в воду из благодарности богам за исцеление».
Упоминание термина «налакиты», употребляемого только в отношении тунгусских святилищ, неопределенное указание о «язычниках», позволяет считать, что в основе культа Туркинских горячих ключей лежат не бурятские, а эвенкийские традиции. Это, впрочем, согласуется и с историко-этнической ситуацией. Известно, что буряты побережья Байкала от устья Селенги на север вообще не встречались вплоть до 1700 года, кроме непосредственно Баргузинской долины, проезд в которую осуществлялся по древней кочевой тропе через Икатский хребет.
С.П. Крашенников, посетивший Туркинский источник в 1734 году, нашел вблизи стойбище тунгусов, но не указал, как они относились к горячему ключу. По данным А.М. Станиловского,