Сидит Василий Микулич на пиру невесел, призадумался о чем–то глубоко.
Спрашивает Владимир князь:
— Отчего сидишь нерадостен, добрый молодец? Какую думу думаешь?
— Что–то мне невесело, ласковый князь; уж не случилось ли у нас дома что–нибудь недоброе? Мать здорова ли? Да и гусляры твои, князь, все поют нерадостные песни. Нет ли у тебя певцов получше? Слыхал я дома, что есть у тебя славный певец, Ставр Годинович; он из нашей земли, поет наши песни; прикажи его выпустить из темницы, пусть споет нам на пиру.
Думает Владимир:
«Не выпустить Ставра — прогневишь, пожалуй, грозного посла, выпустить — только Ставра и видели!»
Но делать нечего; послал князь слуг за Ставром; расковали доброго молодца, привели на пир, запел он песни радостные да звонкие, понравилось Василию Ми куличу его пенье, просит посол Владимира:
— Отпусти, князь, певца в мой шатер белополотняный; пусть моя дружина послушает Ставровых песен.
Не смеет Владимир ослушаться посла, отпустил с ним Ставра.
По дороге к шатру Василиса говорит Ставру:
— Неужели не признаешь меня, добрый молодец? Ведь мы с тобой грамоте вместе учились.
— Никогда я тебя и в глаза не видел, — отвечает Ставр.
Рассмеялась Василиса Микулична, — как приехали они в шатер, сняла она свое платье посольское, надела женский наряд; тут Ставр узнал ее, обрадовался.
— Свет ты мой, Василиса Микулична, пойдем отсюда скорей на Литву.
— Стыдно нам, милый муж, уезжать из Киева крадучись; поедем к Владимиру пир кончать.
Спрашивает на пиру Василиса у князя Владимира:
— За что, князь, заковал ты Ставра в цепи, посадил в глубокий погреб?
— За то, что не вовремя, не в меру хвалился Ставр своей женой–разумницей.
Говорит посол:
— А что у вас на Руси за обычаи: выдаешь ты, князь, княжну замуж за женщину!
Увидел тут Владимир свою ошибку, понял, что недаром Ставр хвалился своей женой: всех она одна перехитрила; сам князь в обман дался.
Говорит Владимир:
— Правду Ставр рассказывал о своей жене: другой такой не найдется на всем свете красавицы и умницы. Отпускаю тебя, Ставр, на свободу; торгуй по всему Киеву безданно, беспошлинно.
СУХМАН ОДИХМАНТЬЕВИЧ
Полна веселых гостей светлая великокняжеская гридня; уже пир в полпире; уже отведали гости вин заморских, медов боярских крепких; еще больше развеселились, разгулялись, кто чем порасхвастались: кто хвалится силой, удалью молодецкой, кто богатствами несметными, кто знатным родом боярским.
Сидит себе Сухман–богатырь в сторонке, в разговор не вступает, ничем не хвалится.
Подошел к нему сам Владимир Солнышко.
— Отчего ты, добрый молодец, сидишь не весел; не пьешь вин заморских, белой лебеди не хочешь отведать, не хвалишься своей удалью богатырской; кто–нибудь над тобой не посмеялся ли? Кравчий не обнес ли тебя чарою?
Отвечает Сухман Одихмантьевич:
— Не люблю я, князь Солнышко, похваляться, даром слова терять; а если хочешь, привезу тебе без похвальбы белую лебедь живую, не раненую!
И встал богатырь из–за стола; оседлал коня, взял нож да палицу тяжелую и поехал к синему морю, на тихие заливы–заводи ловить прекрасную белую лебедь.
Проехал богатырь по одному берегу — нет ни гусей, ни лебедей, ни даже малых серых утиц с утенышами; повернул в другую сторону — не нашел ни одной птицы, и сколько ни ездил — ловить нечего.
«Как ехать к Владимиру–князю с пустыми руками? Не быть мне живу, если ничего не привезу ему. Поеду еще к Днепру–реке попытать счастья; там не изловлю ли я белую лебедь?»
Приезжает Сухман к Днепру–реке; течет река не по–прежнему, вся замутилась, вся вода в ней с песком смешалась; стал Сухман спрашивать:
— Что с тобой, мать Днепр–река, приключилось; отчего течешь не по–прежнему, замутила свои светлые воды?
— Как не замутиться мне, добрый молодец, как мне течь светло по–старому? Ведь за мной стоит несметная сила татарская: сорок тысяч поганых татар; мостят они через меня мосты деревянные крепкие; что днем намостят — ночью я волнами размою, повырву дубы крепкие, разломаю их в щепки, разбросаю в разные стороны; только стала я уже из сил выбиваться: истомила, извела меня тяжкая работа.
Разгорелось у Сухмана богатырское сердце, и надумал он переведаться с татарской силой. Направил Сухман своего коня через реку на крутой берег; взвился конь, как птица, — вмиг очутился на другом берегу; видит Сухман — стоит на дороге дуб вековой, крепкий; выдернул он тот дуб из земли вместе с корнями, взял с собой, промолвив: