— А вы спрашивайте, я переведу, — с готовностью пообещала Мария, как бы вознаграждая себя за долгие минуты мучительного напряжения.
Старик подошел к зеркалу, пригладил огромными ручищами седые непокорные волосы и спросил:
— Господа или как там вас, мистеры, что ли, как вы относитесь к боксу? — Круто повернулся, лукаво поглядев на удивленную Марию. — Да, да, вот так прямо вопросик мой им и переведи.
Не без шутливого удивления приняли вопрос и гости после того, как Мария его перевела.
— Бокс?! О, вы интересуетесь боксом! — демонстрируя искрометное добродушие, восклицал Стайрон. — Представляю, сколько побывало в нокауте от ваших кулаков! Люблю великанов, неравнодушен к физической силе. Впрочем, как к любой другой силе...
А Клайн даже пощупал бицепсы старика, восхищенно играя глазами и выразительно показывая большой палец.
И навалился Юн Энген на гостей со своими вопросами, требуя прямого ответа:
— Нет, нет, вы не увиливайте! Вот ваш этот папаша нейтронного «беби» толкует о каком-то нулевом разрушительном эффекте. А что это значит? Выходит, рванет это самое «беби», и дом, который я строю, будет целехонек, а меня поминай как звали? Выходит, для папаши этого я чистый нуль, так, что ли?
Вальяжно раскинувшись в кресле, Стайрон слушал перевод Марии и поглядывал на Юна Энгена точно бы с добродушным снисхождением, хотя было видно по глазам, что его все больше мучает досада. Нетерпеливо глянув на часы, он попросил Марию умоляюще:
— Избавьте меня от этого расшалившегося ребенка. Не могу же я говорить с ним на таком вот уровне...
Мария перевела все дословно.
— Ах ты ж дьявол его побери! Уровень ему не нравится! — Старик свирепо прокашлялся, немилосердно прочищая горло. — Стало быть, для этого умника я всего-навсего нуль. Нет, пусть он мне все-таки ответит, с какой ведьмой переспал тот так называемый папаша, чтобы потом выродилось это нейтронное «беби»? В каком бардаке это происходило?! Я знаю, как зовут ту ведьму. Нажива — вот какое имя у нее, не очень, знаете ли, красивое имя. Подолом потаскуха трясет, и вы млеете в похоти перед нею. А подол грязный, весь пропитан нефтью и урановой пылью. И вы... вы, такие вот, грязный подол этот называете знаменем так именуемого свободного мира. И что же, господа, или как там вас, мистеры, что же вы хотите, чтобы, допустим, лично я припал на колено и целовал это знамя в знак присяги вам? Вы хотите, чтобы за этим знаменем пошло все человечество? Вы этого хотите, мистеры?
Мария переводила Юна Энгена с явным удовольствием, не пытаясь скрывать свое единомыслие с ним.
— А вы спросите у него, как ему нравится перспектива принять на собственную шею бородатого Кастро, да еще сибирского происхождения, — с какой-то кислой вежливостью попросил Марию Клайн, стараясь сохранить дружелюбное выражение на лице: я, мол, прощаю старику его совершенно очевидные заблуждения и постараюсь развеять их.
— Ишь ты, не Самосой пугает, не Батистой, или кем там еще из ныне здравствующих, а Кастро выбрал. А между прочим, вот тут и проходит наисущественнейший водораздел! — Юн Энген с силой провел ребром ладони по столу. — Вы за Батисту, а они, те, где эта самая Сибирь находится, за Кастро. И миллионы людей на планете нашей внимательно смотрят на все это да мозгой ворочают, понять хотят: в чем, понимаешь ли, разница? А она, разница эта, господа, или как там вас, мистеры, такая, что в глаза бьет. Объяснить? Я вот вас спрашиваю, мистеры, кто из них — Батиста или Кастро — семьдесят процентов национальных богатств себе прикарманил? Кто из них свою страну в дом терпимости превращал, а кто школы построил? Кто из них по пять тонн донорской крови своего народа в год вам продавал, а кто старается как можно больше больниц для того же народа открыть? Кто расстреливает собственный народ, напалмом сжигает и в пытках истязает? На Кубе это происходит или все-таки в других местах с вашего благословения и с вашей помощью? Вот она в чем разница, мистеры, да такая, что ее скоро и слепой разглядит. Так что если вы хотите меня испугать, то выбирайте разлюбезного друга вашего какого-нибудь Пиночета или любого другого, ему подобного. Ну постарайся, Мария, дословно им позицию мою растолкуй. Пусть знают, как и кем меня пугать...
Выслушав с гримасой великого страстотерпца Марию, Стайрон тяжко вздохнул и вдруг сделал вид, что принял боксерскую изготовку, и шутливо сказал:
— Поговорим лучше о боксе. Вы так хорошо начали нашу беседу.
— Вам о боксе? — спросил старик с загадочной усмешкой человека себе на уме. — Пожалуйста, можно и о боксе. Так вот слушайте, господа или как там вас, мистеры. В одном, понимаете ли, царстве, в одном государстве вышли на ринг два богатыря. А публики было невпроворот. И все жаждут, как это говорят, острых ощущений. И начали те богатыри в боксерских перчатках мутузить друг друга, да уж так старательно на забаву ревущей публике, что слезы лились у богатырей. Больно и, видимо, очень обидно было обоим...