— То, что стало внутренней сутью моей росомахи, это уже не трава...
— А что же?
— Это я сам. Это моя воля к власти над вами. Там каждая травинка шепчет: как хочет Брат луны, так именно и должно быть!
Брат оленя, иронически усмехаясь, продул трубку и только после этого ответил:
— Твои мысли шелестят, как сухая трава. Мертвые мысли облитые мертвым светом луны. В них нет ни искорки солнечного, что называется истиной.
Протянув трубку своему другу, который снова принялся вырезать из кости фигурку Чистой водицы, Брат оленя участливо улыбнулся ему, потом подошел к чучелу росомахи, снял с нее амулет и сказал:
— Вы, конечно, помните, как я победил Брата луны в поединке на арканах.
И люди обрадовались возможности освободить себя от напряжения.
— Помним!..
— Все помним!..
— О, это было на что посмотреть!..
— Ты зря тогда пощадил его!
— Тогда я действительно пощадил Брата луны. Объявил праздник великодушия и не сжег на своем костре его аркан и вот это вонючее чучело. Но я хочу спросить у вас: согласны вы, чтобы я сжег чучело сейчас, немедленно?
И закричали люди:
— Да, мы согласны!..
— Сжечь!
— В огонь это проклятое чучело!
Конечно, это был настоящий бунт. Вслушиваясь в голоса людей, колдун подумал о том, что ему надо покинуть это стойбище, благо, на острове есть еще одно. Какое-то время он стоял неподвижно и вдруг бросился к своему чуму.
— Кажется, полоумный надумал что-то еще, чтобы нас устрашить, — насмешливо сказал Брат совы.
А колдун вытащил чемодан из чума, раскрыл его, извлек несколько книг, тетрадей. Полистав некоторые из них, швырнул наземь, опять вошел в чум, но тут же появился с канистрой, облил чум керосином. И зажег колдун еще один костер. Резкий запах керосина и горящих шкур распространился в воздухе. Залаяли собаки. А люди молча, с бесстрастным видом смотрели на горящий чум, благо он стоял в стороне от стойбища.
— Пусть, пусть все это сгорит! — кричал колдун, бросая в огонь тетради и книги. — Да будет благословенным всеочищающий огонь!
Клубился черный дым, рвались к небу языки пламени, летели искры. Брат луны с трудом оторвал взгляд от этого зрелища, оглядел оценивающе жителей стойбища, которое покидал навсегда.
— Я еще подумаю, кого из вас взять на остров Бессонного чудовища для иной жизни, — угрюмо сказал он. — Там далеко не каждый из вас будет мне нужен...
Колдун швырнул в огонь опустевший чемодан. Погрузив на нарту чучело росомахи, прикрикнул на собак. Повизгивая, два пса, похожие на росомах, понесли нарту по снежной тундре.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
СТРАННЫЕ ИДОЛОПОКЛОННИКИ
Луна излучала стужу, а душа Брата оленя излучала тоску: никого у него не осталось, кроме вот этого оленя, которого он когда-то назвал Сыном всего сущего.
Сына может иметь только живое. Значит, все живое в ответе за собственного сына. И те вон люди, которые ходят с оружием за колючей проволокой, охраняя занесенные снегом дома, склады, ракеты, нацеленные в небо, они тоже в ответе за Сына. Между тем они уже не однажды выходили за пределы, огороженные колючей проволокой, и стреляли по оленям. Они могли убить и Сына. Они могли стать сыноубийцами. Эти люди в каждый миг способны запустить смертоносные ракеты. Тогда они могли бы убить не только Сына всего сущего, но и все сущее на земле... Возможно, что у них и не такие ракеты, чтобы погубить все сущее, но это все-таки ракеты — идолы смерти...
Пришельцы были похожи на каких-то странных идолопоклонников, которые поклонялись идолам, устремленным остроконечными головами в небо. Жрецы идолопоклонников произносили заклятья, которые у них назывались командами. Звучали эти заклятья резко и властно, и в голосах жрецов слышалось нечто такое, что можно было понять как злой умысел, направленный против самого неба с его трепетно мерцавшими звездами. Идолопоклонники все разом поворачивались то в одну, то в другую сторону, четко шагали нога в ногу, и, глядя на них, можно было понять, что они совершают ритуальные действия.
А маленькое северное племя покидало свою родину и переселялось на остров Бессонного чудовища, где они и шагу не могли ступить без смятенья, преследуемые суеверным страхом.
Да, Томас Берг переселил на соседний остров всех своих пастухов и пятьсот оленей. Считал себя переселенцем и Брат оленя. Однако он все еще оставался на родном острове с четырьмя пастухами и полсотней оленей. Главный чум его был перевезен, а здесь он жил в запасном. Тут же стояли запасные чумы Брата медведя и Брата совы.