Все равнины острова, на которых совсем недавно паслись тысячи оленей, теперь простреливались снарядами пришельцев. По острову с ревом мчались танки, какие-то диковинные машины; с вертолетов и самолетов падали бомбы, сотрясая взрывами скалы гор и морские льды. Единственным относительно безопасным местом оказалось небольшое пространство возле военной базы, огороженной колючей проволокой. Здесь не рвались снаряды и бомбы. Но здесь все наглее вели себя пришельцы — странные идолопоклонники, превыше всего чтившие своих идолов. Брат оленя оставался именно здесь, он пытался бороться за право жить на родной земле. Он знал: Томас Берг все еще надеялся, что ему разрешат владеть половиной острова. Не покидал Брата оленя в беде и Ялмар Берг, стараясь защитить интересы маленького северного племени. Считалось, что на острове нет базы иностранной державы, однако иностранцы здесь все-таки были в качестве военных специалистов, которые испытывали оружие в заполярных условиях. «Полигон, всего лишь полигон, а не база», — успокаивали общественность те, кто изгнал с острова его коренных жителей. Но Ялмар Берг в своих статьях спрашивал: «А какая тут разница для тех, кто изгнан?»
Брат оленя на аэросанях, принадлежавших Томасу Бергу, время от времени навещал остров Бессонного чудовища, стараясь успокоить переселенцев, тем более что колдун совсем обезумел в своем стремлении властвовать над ними. Несколько раз он преодолевал на собаках пространство между двумя островами, бродил вокруг военной базы, вызывая подозрение у часовых. Однажды его задержали, но вскоре отпустили, убедившись, что дело имеют с безумным: пусть местные жители возятся с ним сами — не помещать же его в свой госпиталь.
Да, на острове осталось пятьдесят оленей. Выходили из-за колючей проволоки пришельцы, вскидывали автоматы, чтобы подстрелить одного-двух оленей, но вставал перед их глазами невозмутимый, суровый человек в малице и волчьем малахае и точно бы закрывал грудью оленей. Пришельцы ругались, обзывали аборигена дикарем, однако стрелять не решались. Брат оленя облегченно вздыхал, подходил к Сыну, гладил его, разговаривал, как с человеком, изливая ему свою тоску и горе. А горе случилось у Брата оленя еще до того, как племя его изгнали с родной земли.
Все началось с того дня, когда Леон покинул остров.
— В нем проснулся зов муравья, — однажды сказал колдун Гедде. — Он тоскует по жизни муравьиной кучи, которая называется человеческим сообществом...
Гедда сидела на ворохе оленьих шкур за шитьем. В руках у нее была уже почти готовая летняя малица для Леона. «Износит ли он эту малицу?» — с тоской думала она. А колдун не унимался:
— Я был не слишком точным в предсказании, когда именно ты понесешь от Леона. Но теперь вижу, что ты все-таки забеременела.
— Уйди от меня, колдун! — не столько гневно, сколько умоляюще воскликнула Гедда.
— Не уйду, пока не выскажу прорицание... Леон уйдет, а ты родишь своего мучителя...
— Ну что, что тебе от меня надо? — уже в отчаянии спросила Гедда. И вдруг как-то непостижимо быстро взяла себя в руки, глаза ее засветились, словно она пришла к счастливейшей догадке. — Послушай, колдун, послушай... Леон для меня подарок судьбы! Даже если бы он был моим всего одно мгновение, мне этого хватило бы на тысячу лет... Возможно, что я скоро пойму, что он и был у меня всего лишь одно мгновение... Но все-таки был, был!
В глазах колдуна, казалось, на какое-то время отступило больное и мутное. Он смотрел на Гедду и молчал, будто боялся ее спугнуть: чем-то она его искренне на миг покорила.
Не сказав больше ни слова, колдун ушел. Уронив безжизненно руки, Гедда замерла. Ударил порыв ветра. И только после этого Гедда заметила, как все переменилось вокруг. А ведь только что светило круглосуточное солнце, струился над тундрой прогретый воздух, порождая то удивительное марево, когда человеку кажется: это струится твоя собственная душа, переполненная благодушием и спокойствием. И вдруг поднялся ветер, нагоняя на остров тяжелые, черные тучи. Наливались густой синевой горные хребты, вечный снег, еще недавно так щедро излучавший отраженный его белизной солнечный свет, точно бы вылинял, потеряв свое ослепительное свечение. Тучи наплывали черной массой, как дурной сон, как помрачение на больного.
На рейде загудел теплоход, который стоял у острова двое суток. Гедда порывисто поднялась с таким чувством, будто гудок возвестил ей о какой-то страшной утрате. «А где Леон?» — безотчетно спросила она себя.