Мария увидела пистолет в руках Зомби. Цветы и пистолет. И растерянность в нагловатом лице Зомби с неприлично красными губами. Он медленно поворачивался в сторону Леона. И вдруг, сунув пистолет в карман, Зомби бросился бежать. Он, кажется, даже обрадовался, что не выстрелил в Марию. Цветы, пистолет — глупо, нелепо. Выходит, бессознательно все свел к идиотской попытке запугать Марию? Выходит, дрогнул, струсил! А тут еще этот безнадежно влюбленный! Зачем он бежит? Или самой судьбе угодно, чтобы он, Клайн, все-таки сегодня убил человека и оправдал свою кличку — Зомби?
Леон задыхался от стремительного бега и ненависти. Он должен, должен настигнуть Зомби! Он должен настигнуть нечто большее, чем Зомби! Ему необходимо преодолеть какой-то непомерно высокий барьер, после чего станет все ясно и определенно. И самое главное — после этого он сможет надежнейшим образом оберечь Марию. Как?! Вот это и есть самый главный вопрос. Необходим ответ, ему необходимо понимание. Вот она — спина Зомби. Еще немного, и Леон схватит его, рванет на себя и заглянет ему в глаза. Нет, Зомби не посмеет стрелять, он еще далеко не идеальный Зомби, иначе бы он не оставил Марию в живых. А если и выстрелит, если случится такое, то... «То он тогда уложит тебя наповал», — вдруг оглушила Леона своей трезвой беспощадностью запоздалая мысль. И Леон остановился растерянный, униженный тем, что его вмиг сморило осознанное чувство смертельной опасности. «Черт с ним, пусть бежит. С Зомби надо не так. Надо к Ялмару. Он знает, что следует делать дальше». И Леон уже готов был повернуть назад, к Марии. Да, да, ее надо успокоить. Скорее к Марии! Но что это? Его, кажется, кто-то ударил в грудь. Кто? Зомби? Как? Ведь он далеко... Не знал Леон, что это выстрел Зомби ударил его в грудь. И поплыла земля под ногами Леона. И это была уже не земля, а море. И тонул, тонул в море остров... Кто там машет и машет рукой? Чистая водица? Гедда? Мария? Да, да, Мария, Мария, Мария... Нет, это мама все машет и машет рукой. А остров все тонет и тонет...
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
ЛУНА ИЗЛУЧАЛА СТУЖУ...
Луна излучала стужу, а душа Брата оленя излучала тоску. Разливалась его тоска во вселенной, куда только мог проникнуть взгляд. Брат оленя оглядывал вселенную, отыскивая в ней именно то, что напоминало бы ему любимую женщину. Она жила в его душе, стало быть, она жила и во вселенной. Одни звезды напоминают ее глаза, когда она была грустной, другие — когда бывала веселой и озорной.
Сын всего сущего, кажется, опять направился к скале, на которой так упорно вот уже которые сутки пытается оставить свою тень. Или это навязчивый сон? Хорошо, что Брату оленя есть с кем бродить по снежной тундре и думать о Сестре горностая. Когда ее не стало, белый олень, как уверял Брат совы, высоко поднял голову и тоскливо затрубил. Потом он начал бегать по тундре как безумный, с хрипом и тяжким стоном, очень похожим на стон человека. Так уверял Брат совы — он пас в тот день оленей. Возможно, все это ему показалось. Возможно. Но почему? Разве Сын не Волшебный олень?
То было в летний ненастный день, который показался Брату совы бесконечно долгим. Невыносимо донимал гнус. Брату совы надоедал все один и тот же комар, которого он никак не мог убить. Пищал комар у самого уха. Ну, комар как комар, а вытягивал душу. Правда, это, вероятно, был все-таки не совсем обычный комар. Брату совы подумалось, что уж не злого ли духа послала ему сама смерть в образе этого проклятого комара. А скорее всего старик предчувствовал несчастье и потому так вот неспокойно было ему. А несчастье уже случилось, несчастье с Сестрой горностая...
Как только стало известно, что Леон уплыл на теплоходе, Сестра горностая засобиралась в дорогу. Брат оленя был в стаде. Он вместе с Томасом Бергом отбирал пятьсот оленей для переселения. Всего пятьсот. Остальные должны были идти на забой. Люди прощались со стадом. Люди прощались с родной землей, люди со страхом думали о переселении на остров Бессонного чудовища. Стадо на этот раз было далеко от стойбища, и Брат оленя не появлялся в родном чуме трое суток. На четвертые сутки Брат медведя осмелился сказать ему об исчезновении Леона и Сестры горностая: с этой печальной вестью явилась в стадо Сестра куропатки. Брат оленя долго смотрел в океанскую даль. И вдруг, вскинув кверху лицо, завыл по-волчьи. Берг недоуменно смотрел на Брата оленя, гадая: уж не сошел ли человек с ума от горя, что вынужден покидать родную землю?
— Что с ним? — спросил Берг у Брата медведя.
— Беда, — печально ответил пастух и не стал ничего пояснять.
Брат оленя, не переставая завывать по-волчьи, шагал слепо, порой спотыкаясь о кочки. Пастухи со страхом и печалью смотрели ему вслед. Берг почувствовал, что в стаде нарастает тревога, и догадался: олени понимают, что с самым главным их покровителем случилась беда. И закружились олени в неудержимом беге. Гудела земля от топота их копыт, слышался треск рогов, кричали пастухи, успокаивая стадо.