Все выше поднималась луна, уменьшаясь, обретая форму четкого Круга и словно бы остывая. Хмурый, горячечный лик ее, остуженный Арктикой, становился безмятежным и ясным, способным внимать самозабвению арктического безмолвия.
Где-то у горной террасы, на которой маячили бездымные уснувшие чумы, двигалось сплошной массой стадо, направляемое пастухами к берегу. Несколько оленей, далеко опередив стадо, возникли совсем рядом с Марией и Ялмаром. Подняв головы, олени чутко втягивали бархатистыми ноздрями воздух, разглядывая незнакомцев так, словно бы пытались догадаться, что же все-таки можно ждать от них — добра или зла?
— Ну вот, наконец, я как следует и разглядела оленей, — с глубоким вздохом удовлетворения сказала Мария. — У них действительно печальные глаза. С чего бы это? Не потому ли, что олень, будучи одним из древнейших существ, знает тайну рока?
Ялмар, погруженный в себя, не ответил. Олени, утолив свое любопытство, повернулись и побежали навстречу стаду. Ялмар вдруг уселся на пригорок, скрестил ноги и заговорил тоном сказителя, подражая тем, кого не однажды слушал здесь, на острове.
У оленя болела голова: ему, видно, было дано чувствовать беды людские. И чтобы унять боль, мчался олень по свету, остужая голову на ветру. А на сумрачной горе сотворял ложное солнце сын злого духа и росомахи по имени Лицедей. И сказал он своей сестре Лицедейке:
— Улыбнись так, чтобы отражением твоим залюбовался всякий, кто живет на земле, и стал бы луну величать солнцем.
И улыбнулась Лицедейка, изо всех сил стараясь быть обворожительной. Однако это было больше похоже на самую отвратительную гримасу, чем на улыбку. Лицедей тяжко вздохнул и сказал:
— Нет, с такой физиономией тебя никому нельзя показывать. Лучше разожгу я костер, раскалю луну и камнем ее расплющу. И пусть у луны будет лик солнца!
И начал Лицедей разжигать костер. А олень, увидев огонь, совсем обезумел и еще быстрее помчался куда глаза глядят. Лицедей аркан схватил. Был у него длинный аркан и почти невидимый — словно из чистого шелка сплетенный: такой, вероятно, бывает сама ложь, Лицедеем рожденная. Хотел Лицедей метнуть аркан, но вдруг замер, увидев обнаженную женщину. Бежала прекрасная женщина навстречу оленю, и длинные волосы ее на ветру развевались. Протягивала руки женщина, удивительные руки, самим богом сотворенные, протягивала руки прекрасная женщина, чтобы до головы оленя дотронуться и боль его унять. А тот от боли ничего не видел перед собой и, вот беда, мимо женщины промчался. Провожала женщина печальным взглядом оленя и что-то тихо, словно молитву, шептала. Лицедей на женщину смотрел и никак не мог опомниться, красотой ее пораженный. Когда опомнился, сказал росомахе:
— А ну схвати, матушка, за волосы эту красавицу, к костру приведи...
— На закланье? — обрадовалась росомаха. — Ты ее убьешь?
— Нет, не убью. Это ты как будто вознамеришься убить ее у жертвенного костра. А я, мягкосердечный и благородный, предстану перед ней с ликом спасителя. После этого и согласится она стать моей женой. Вот уж с ее улыбкой, в луне отраженной, я достигну всего, чего хочу.
— О, хитер, очень хитер, — проворчала росомаха. — Только ты о сестре своей забыл.
— Помню, помню я о сестрице. Пусть она поучится перенимать улыбку у этой прекрасной женщины. С такой улыбкой моя сестрица волшебно преобразится.
— Нет! — закричала Лицедейка в ответ. — Или я, или она, двоим нам на белом свете не ужиться! Но буду все-таки я. О, ты еще увидишь, на что твоя сестрица способна!
И схватила Лицедейка копье, в женщину нацелилась, другой рукой над собой луну подняла, чтобы посветлее было. А женщина, гордая и неустрашимая, лицо вскинула, прекрасное лицо, самим богом сотворенное. И тут случилось невероятное: на луну нашло затмение. И закричал Лицедей:
— Это кто же луну затмил? Не эта ли женщина?
— Да, именно так! — вдруг послышался чей-то голос. — Не сбудется твой злой умысел, ты не сотворишь ложное солнце!
И повернулся Лицедей на голос, и увидел Волшебного оленя и всадника на нем с ликом светлым, как само солнце. И узнал он во всаднике врага своего, имя которому Хранитель...