Но кто-то снова взмахнул солнечным лучом, как мечом, рассек и четвертый аркан. Кто же это? Где он, спаситель его? И почувствовал олень, как стало ему тепло и легко: на его спине всадник появился, заклинатель стихий по имени Хранитель со светлым ликом, как само солнце. И добежал олень до той черты, после которой опять превратился в Белого олененка...
Ялмар Берг и Оскар Энген жили в столице в соседних домах и были не только добрыми соседями, но и друзьями. Ялмар часто заходил к художнику, случалось, позировал ему. Они по-разному мыслили, часто спорили и даже ругались, но, как иногда бывает в подобных случаях, не могли жить друг без друга.
Однажды Ялмар зашел в мастерскую Оскара и сразу же устремился к его новой работе.
— Что происходит, мой дорогой Оскар, на твоем полотне? — спросил Ялмар.
— Часовой расстреливает из пистолета ядерную бомбу. Нечто подобное случилось на военном складе там, за океаном, у наших спасителей.
— Ты, кажется, с иронией говоришь о спасителях?
— Нам день и ночь внушают, что их бомбы — наше спасение. Многие спрашивают, где тут правда, а где ложь? Вот и я спрашиваю себя: казнит ли моя кисть часового или славит его? Скорей всего ни то и ни другое...
— А что же?
— Понимаешь, Ялмар, сержант мой, охраняющий бомбу, уже не может дальше томиться ожиданием, когда же она, сволочь такая, рванет! Он знает, что и сам погибнет и весь мир, но жить дальше рядом с чудовищем не в силах...
— Как ты объясняешь подобное чувство?
— Один русский драматург сказал... кажется, Чехов: если в первом акте драмы висит на стене ружье, то в последнем оно должно обязательно выстрелить. Часовому, видимо, показалось, что последний акт великой трагикомедии, каковой является жизнь человечества, уже наступил. Так что это, пожалуй, как любишь ты говорить, бесовство обреченности. И главное, Ялмар, в том, что я... я сам одержим этим бесовством. Хватит, черт побери, я не могу больше так жить! Я задыхаюсь...
— Видишь ли, Оскар, у тебя, как у того Волшебного оленя, заболела голова, — печально сказал Ялмар.
— Ты опять сел на своего конька?
— Я с него не слезаю... Поедем на остров, на котором, помнится, ты так восхищался оленями. И все рисовал, рисовал их. Поедем, Оскар.
— Зачем? Чтобы лишний раз пришло в голову, что вот, мол, и этому чуду скоро придет конец?
Перед Ялмаром стоял крепкоскулый мужчина сорока пяти лет, с белесыми бровями, с жестким ртом, словно судорогой сведенным, такой горькой и едкой была его усмешка. А в синих глазах не просто светилось, а как в море волна плескалось невыносимое страдание.
Солнце манило Белого олененка и словно вбирало его в себя. Значит, солнце — это добрая сила. От солнца идет тепло, и его чувствует тело. От солнца светло не только в лучистом снежном пространстве, но и в каждой капельке его оленьей красной крови. Почему, когда возникла мысль о крови, ему стало жутко? Что-то влекло Белого олененка посмотреть на самую вершину горы, где торчал столбом одинокий камень.
Дочь родника искоса поглядывала на приемыша, удивляясь тому, что он стоит на одном месте и смотрит на солнце, тогда как его сводная сестра то и дело тычет мордочкой в ее вымя, ловя соски. Наконец важенка подошла к Белому олененку, слегка толкнула его крутым, упругим боком и встала так, чтобы ему было легко прильнуть к вымени. Белый олененок сначала обиделся, но, почувствовав голод, прильнул к вымени. От молока, кроме насыщения, он испытывал, как от солнца, тепло и радость; но странно, вместе с радостью рядом стояла печаль, даже скорбь. Почему? О ком он тоскует? Кого ищет безотчетно взглядом и никак не может найти? И вдруг озарение! Где-то должна быть мать? Да, да, это называется мать! О, знаете ли вы, что такое мать?! Он знает! Он вспомнил! Это было удивительное существо с большими ласковыми глазами, с нежным языком, которым она лизала его. А какое было у нее молоко! Это была его первая, самая первая радость — глоток ее молока. Где она? Или его мать вот эта серая большая олениха? Нет, нет, это не она! Мать была такой же, как он, белой-белой. У нее совсем другой запах. У нее совсем иной облик. У нее были колечками завитки у ветвистых рогов. Он это запомнил — колечками завитки. О, знаете ли вы, что мать его невиданная красавица?!