Мария наконец вышла на берег. И теперь уже не только линии рук ее, но и всего тела, загоревшегося от прохладной воды и зари, были музыкой, которой проникновенно внимало утро, но прежде всего внимал именно он, Ялмар. Бережно обтирал он тело Марии белоснежным полотенцем. Марию слегка знобило, и она невольно искала встречи своего тела с горячим, не остуженным водою телом Ялмара. И в этих прикосновениях было признание чего-то такого, что являлось откровением и для озера, и для зари, и, наконец, для всего мироздания, которое, вероятно, догадывалось, что нет во всей его беспредельности ничего выше и прекраснее земного человека, и особенно если этот человек — женщина, к тому же именно вот эта женщина, имя которой Мария. Да, Ялмар клялся, что этот миг он запомнит до скончания своих дней...
Мария, чуть запрокинув голову, смотрела в лицо Ялмара и чутко, как это сделал бы, вероятно, лишь скульптор, ощупывала его лоб.
— Какой великолепный лоб, — сказала она и, взяв руку Ялмара, приложила к своему животу. — И у него, вероятно, уже есть лоб, на твой похожий. И сердце есть. Или я слишком тороплю события? У меня, кажется, и живота нет. Что, если врачи ошиблись?
Смотрела Мария на Ялмара с такой наивной неуверенностью, с такой жаждой самого главного события в ее жизни, что тот невольно улыбнулся...
И вдруг, раздвигая прибрежные камыши, появилась лодка и вышел из нее, точно так же, как это было два года назад, Френк Стайрон.
Мария, заслоненная Ялмаром, быстро накинула на себя халат. Приближался Стайрон, удивительно напоминая краба. Самоуверенный, вальяжный, несмотря на свою неказистость, он загадочно улыбался, приветливо поднимая обе руку над бритой головой.
— Знали бы вы, как я рад вас видеть, — сказал он, пристально оглядывая сначала Марию, потом Ялмара. — Не угостите ли чашечкой кофе?
И вот нежданный гость уже с чувством истинного наслаждения маленькими глоточками пьет кофе и говорит:
— Я хотел бы, чтобы вы уяснили очевиднейший факт: ведь мы, в сущности, все трое связаны крепчайшими узами.
— Что вы имеете в виду? — хладнокровно спросил Ялмар, покуривая трубку.
— О, многое, очень многое! Во-первых, мы все трое далеко не глупые люди. Во-вторых, мы взаимно довольно глубоко проникли в секреты наших дел.
— Я не знаю никаких ваших секретов, — нервно сказала Мария.
Ялмар взглядом умолял ее успокоиться, а Стайрон, перекатив голову слева направо, словно бы в шахматной игре делал свой следующий ход.
— Зато Ялмар мог бы на сей счет сказать другое... Сотрудники одной из ваших газет предупредили меня, что вы со своей весьма похвальной журналистской настырностью... извините, настойчивостью решили добраться и до меня...
— Вы пришли заткнуть мне рот?
— О, нет, нет. Скорее я намерен сделать совершенно обратное. Не удивляйтесь, я объясню. — Стайрон с загадочной улыбкой смотрел в глаза Ялмара. — То, что мои ассистенты пробовали кое-какие галлюционогены на северных людишках, — это мелочи, недостойные внимания такого журналиста, как вы. Кстати, известно ли вам пристрастие северных людишек к мухомору?
И словно удивившись, что не вызвал никакого интереса собеседников к своему сообщению, Стайрон продолжил:
— Заглатывают кусочек засушенной ножки мухомора и уходят в мир галлюцинаций. Так что забавы моих ассистентов по сравнению с этим сущий пустяк.
— Как много подлого стараетесь вы довести до степени невинного пустячка...
— Но ведь человечество всегда двигалось именно по этой удобной дороге! Сколько раз было доказано жизнью, что зло в определенных случаях становится добром. Кстати, несколько слов о таком зле, как наркомания. Почитайте Бринкмана. Наркоман, по его глубокому убеждению, — астронавт будущего. Преодолевается порог, за которым грядут великие открытия во вселенной сознания. А вы в силу своего невежества такого вот астронавта ставите вне морали...