— О, ты, конечно, настоящий мужчина! — опять поощрил шутника Брат оленя.
— Не стреляй! — кричу ей по-медвежьи. — Не стреляй, потому что убьешь не только меня, но и любовь к тебе. Остановись, полоумная! Я хочу иметь от тебя детей! И не знаю, поняла ли она медвежий язык, или я от желания испытать восторг с человеческой женщиной обрел человеческий язык, но женщина изумилась и опустила карабин.
— Ну? — спросил Брат оленя уже с явным нетерпением.
— Я сгреб ее в лапы и в берлогу отнес. Она вырывалась, конечно. Всю шерсть на моей груди повыщипала, но я это принимал как ласку. Очень мне хотелось иметь от нее детей. Успокоилась женщина и, пока я донес ее до берлоги... уснула. Возможно, потому уснула, что я от нежности ее баюкал.
— И неужели ты побоялся ее разбудить?
— Да, я, понимаешь, сам рядом уснул. Просыпаюсь... и чувствую, что я уже совсем не медведь, а человек, а рядом жена моя лежит. Я и набросился по-медвежьи на нее, помня, что был все-таки медведем. А через девять месяцев родилась дочь. Вот эта самая, которую назвали Сестра зари. Ну а потом еще столько народилось, что я счет потерял.
Мужчины расхохотались. Важенка отбежала в сторону, увлекая за собой олененка, затем скосила на весельчаков глаза, как бы стараясь определить: над чем они смеются, не над ее ли сыном? Брат оленя выколотил пепел трубки о носок торбаса, степенно подвесил ее к поясу и сказал:
— Теперь я помечу олененка руническим знаком.
Отвязав от поясного ремня замшевый мешочек, Брат оленя извлек из него что-то похожее на печать, на которой четким барельефом была вырезана голова оленя. Этот рунический знак изготовил из оленьего рога Брат медведя — знаменитый на острове косторез. Уже много лет пользовался Брат оленя этим знаком. Обычно, произнося особые речения, он прикладывал знак ко всему, что необходимо было оберечь от зла. Меченный руническим знаком олень предохранялся от мора, от волка; можно полагать, что лик женщины, меченный этим знаком, не постигнет преждевременное увядание; означенное тем же знаком оружие не должно отказать человеку в схватке со зверем.
Брат оленя какое-то время всматривался в изображение головы оленя, потом тихо заговорил, время от времени закрывая глаза и мерно покачиваясь:
— В праздник оленьего гона Дочь снегов долго бежала навстречу зачатью не со стороны захода, порождающего тьму, а со стороны восхода, рождающего свет. Горячий олень, горячий, как осколок солнца, покрыл ее, когда утренняя заря переходила в зарю вечернюю. Такой бывает пора октября, пора, когда солнце уже почти покидает земной мир, оставляя людей и все сущее один на один с долгой зимней ночью и со светилом злых сил — луной-лицедейкой. Но олень был горяч, как осколок солнца. И потому солнце пролилось под самое сердце Дочери снегов. И вот она подарила нам белого олененка. Будем считать, что это как бы частица солнца, теплый комочек его существа. А я тот, кто поклоняется солнцу...
Брат оленя, медленно переступая, торжественно подошел к олененку, привлек его к себе, приложил рунический знак к тому месту, где билось сердце малыша, и сказал:
— Я внушу всем, что убить тебя — это все равно что убить человека...
— Убить тебя — все равно что убить человека, — повторил Брат медведя, понимая слова своего друга как заклинанье человека, идущего от солнца.
Догадку Брата оленя мудрецами стойбища решено было обсудить за трубкой здравого мнения. Главенствовал среди старцев Брат совы. Проследив, насколько удобно расселись старцы на оленьих шкурах вокруг очага его чума, он долго смотрел внутрь себя, стараясь уловить тот миг, когда словно искра из кремня рождается чувство необходимой сосредоточенности на чем-то бесконечно важном, что всегда помогает подняться над суетным, не имеющим отношения к вечности. Морщины на его смуглом лбу, на впалых щеках под тяжелыми скулами медленно меняли свой причудливый рисунок, будто они были не чем иным, как изменчивыми руслами его напряженной мысли. Наконец Брат совы достал из шкатулки, изготовленной из моржовой шкуры, массивную деревянную трубку, к которой были подвешены амулеты из оленьих зубов и когтей совы, чуть вздрагивающими пальцами набил ее табаком и прикурил от уголька, выхваченного из костра. Затянувшись, он еще глубже ушел в себя в своей напряженной сосредоточенности и, когда ощутил миг отрешения от суетного, торжественно сказал:
— Я приглашаю вас к священной трубке здравого мнения.
Передав трубку Брату зайца, Брат совы проследил, как она перешла к Брату кита, к Брату гагары, а потом еще к трем старцам, и, когда круг замкнулся, продолжил тем же торжественным тоном: