Почувствовав волю, Сын помчался по тундре, оставляя далеко позади упряжку. И это был уже не олененок, а Волшебный олень с огромными рогами, на которые звезды садились, как птицы. Хранитель гладил его солнечными руками и размышлял о гонцах доброй воли:
— Я не очень помню, когда человек впервые приручил ходить в нарте оленя, да и не в этом суть. К счастью, бывало, что человек впрягал в нарту оленя или садился на коня, на верблюда и мчался к другому человеку, мчался к людям другого селения, другого края, другого государства. Есть такое высокое слово — миссия! И научилось в веках человечество ждать гонца доброй воли, ждать того, кому выпала честь быть душою порой воистину спасительной миссии. Не один раз бывало в веках, что с проявлением доброй воли такой миссии прекращались войны, объединялись усилия многих людей против общей беды. Люди в стойбище, провожавшие дочь и отца в путь, не очень понятный для них, сначала посмеивались, потом все-таки призадумались. Да, они знали, что чудаковатый человек Брат медведя решил позабавить свою дочь — странное дитя не от мира сего — и уехал на прошлогоднюю стоянку, где рос когда-то цветок, которым бредила всю зиму девочка. Что ж, таким вот родился этот добрый человек. И люди, глядя на него, думали: кто знает что именно кроется в его чудачестве? Не знаменье ли это к добру? Так пусть же, пусть оно сбудется...
Не вышло ли так, что отец и дочь тоже составили какую-то особую миссию — миссию доброжелательства? К кому направилась эта миссия? Вероятно, к каждому сущему на земле, кому дорого человеческое доброжелательство. Да, я, Хранитель, свидетельствую, что Брат медведя готов явиться в очаг каждого, кто умеет радоваться гостю: мол, здравствуй, человек, здоровы ли дети твои, нужно ли тебе мое участие? Мол, у меня наготове шутка, которой я очень хотел бы тебя развеселить, если грустно тебе. У меня наготове косторезные инструменты, я хотел бы изготовить для тебя амулет. Пусть хранит тебя тот амулет от возможного злого начала. Меня называют Братом медведя, но это не значит, что я не могу быть твоим братом. Искренне признай во мне брата, и я тебе отвечу тем же. А дочь мою я сам назвал Чистой водицей. Мне кажется, что любой ребенок чем-то похож на чистый родничок, который бьется в сердце каждого, кто любит детей. А кто не любит детей? Впрочем, есть, есть и такие, которые только собственному ребенку и являются отцом или матерью. А этого мало. Если любить лишь собственных детей, а к другим не иметь доброго сердца — значит, не быть истинным отцом, истинной матерью.
Вот какое движение души и мысли я, Хранитель, угадываю в Брате медведя. Нет, он едет не просто к прошлогодней стоянке стойбища, он едет к каждому доброму человеку на земле, едет к самому человечеству, которое дочь его себе представляет в образе великана. Я, Хранитель, свидетельствую — эта девочка прониклась высокой любовью к воображаемому ею великану, а также прониклась тревогой за него и состраданием к нему. Конечно, это очень наивное детское представление о человечестве как об одном существе, испытывающем лишь тоску, страх и растерянность. Но мыслимо ли ребенку представить себе многоликий образ человечества? О, как много в образе этом такого, о чем она понятия не имеет, и прежде всего воли и силы к собственному спасению. Да, есть, есть в нем такая сила и воля, есть! Однако Чистая водица с ее удивительно светлой и доброй душой угадывает то, о чем нельзя не задуматься: по пятам великана крадется росомаха какого-то страшного неблагополучия в мире. И Чистая водица говорит себе: надо прогнать росомаху. Но кто это сделает? Она, Чистая водица, способна лишь на одно: пойти навстречу великану и подать ему руку, чтобы вывести его из узкого горного ущелья в светлую долину, залитую солнцем, вот в такую долину, где рос ее цветок. Росомаха не любит простора, не любит солнечного света, росомаха, вероятно, не любит цветов... Вот так думает Чистая водица.
Да, я, Хранитель, свидетельствую, что Чистая водица едет на Волшебном олене с доброй миссией спасения великана, едет с доброй надеждой, что великан благополучно выйдет именно в ту долину, где рос и должен был расти и нынче, и завтра, и вечно ее цветок, которого не любит росомаха, — уродливое боится прекрасного. Вот, вот с какой миссией едут отец и дочь на Волшебном олене! Именно на Волшебном олене, хотя он не везет нарту, а бежит и бежит по солнечной долине, куда боится вступить росомаха...
Обо всем этом свидетельствую я, Хранитель. Я понимаю себя как разумное начало, как волю к жизни, как людскую историческую память, как сказочное нечто, которое часто является сутью многих истинно добрых реальных человеческих поступков, — так мне ли не знать, в какой путь отправился со своей дочерью Брат медведя?