— Слава богу, понял, — с глубоким облегчением вздохнул отец, надеясь, что спасительная нить взаимопонимания между ним и сыном все-таки существует...
— Мистер Стайрон пока не создал ни одного зомби. Но идея эта составляет суть его философии. Созвездие тысячи! Созвездие элиты! Это могучие духом и волей супермены. Они правят миром. Их обслуживают, предположим, миллион-два специалистов во всех областях науки, техники, медицины, искусства. При необходимости таких людей может быть пять, десять миллионов. А все остальное — зомби, зомби, зомби. Ровно в таком количестве, в каком они необходимы, это можно легко регулировать. Послушные автоматы... И останется на земном шаре вместо миллиардов и миллиардов человеческих существ всего какая-то сотня миллионов, в том числе безропотные зомби.
— Ну, так это прекрасно! — воскликнул Гонзаг и забегал по залу. — Никаких тебе проблем: ни социальных, ни демографических, ни экологических.
— О, да, да, конечно, конечно! — с болезненной гримасой воскликнул Леон. — Одна забота донимает мистера Стайрона: как в самое короткое время уничтожить миллиарды людей? Это на его языке называется раз и навсегда произвести великую ассенизаторскую акцию. И тут все его помыслы направлены на всеуничтожающий и в то же время, как он говорит, всеспасительный атомный огонь. Космический разум повелевает действовать, действовать, действовать. Каково, отец?
Гонзаг кинул несколько коротких испытующих взглядов на сына.
— Я не пойму твою интонацию, — сказал он, снова усаживаясь в кресло. — Похоже, ты все это стараешься огрубить, даже высмеять. А между тем Френк Стайрон тонкий человек. Я не понимаю, почему бы тебе не заговорить его языком, не проникнуться его логикой? Если бы, если бы я дожил до той поры, когда планета Земля будет действительно очищена...
— Хватит, хватит, отец! Не распаляй себя, если не хочешь, чтобы я и в тебе видел... — Леон, в свою очередь, не договорил.
— Кого именно?
— Тут, наверное, еще не найдено подходящее слово. Людоед звучит в данном случае слишком мягко.
— Какой примитивный язык! А главное, мысли, мысли убогие. Мысли заурядного интеллигента-хлюпика! — Гонзаг безнадежно махнул рукой: зашибленный, жалкий, глаза у него слезились, и было теперь особенно заметно, как он постарел за последнее время.
Леон невольно смягчил тон, хотя остановиться уже не мог:
— Да, конечно, ты мечтал видеть во мне Блюмрока, которого твой кумир Луи Повель называет великолепным. Супермена мечтал ты увидеть во мне с дьявольской волей к власти. Но все это химера, отец, если не хуже...
Гонзаг закрыл глаза, стараясь избавиться от мысли, что он теряет сына. А Леон не умолкал.
— Я покончил с делами мистера Стайрона! — почти ликующе возвестил он, однако тут же вдруг сник и совсем тихо добавил: — Но если бы ты знал, как опасно уходить от мистера Стайрона. Это все равно, что изменить мафии...
Еще более ошеломленный Гонзаг как-то безумно глянул на сына, даже голову запрокинул назад, крепко вцепившись в подлокотники кресла.
— Нет, это невероятно!.. Где сейчас Френк Стайрон? Я поеду к нему!
— Не знаю. Этот дьявол за неделю может побывать на всех континентах мира. Видно, спешит, как он выражается, оконтурить участки предстоящей великой ассенизаторской акции. И всюду у него для этого есть помощники. — Леон поежился. — Холодно, как в склепе. Дай мне что-нибудь надеть...
Гонзаг суетливо снял с себя халат, почти подбежал к сыну, укрыл его плечи.
— Есть в свите Стайрона странный тип. За беспрекословное послушание боссу мы прозвали его Зомби. Вот этот Зомби и убьет меня. И Марию тоже...
— Ну, Леон, мальчик мой, — Гонзаг широко раскинул руки, умоляюще глядя на сына, — хватит меня мучить. Ты столько наговорил несуразностей. Нет, я завтра же должен найти Френка Стайрона и все уладить.
— Больше всего я боюсь за Марию...
— Кто она, эта Мария?
Не ответив, Леон медленно подошел к зеркалу и настолько долго молчал, что, казалось, забыл, где он и что с ним происходит. И вдруг резко повернулся и спросил:
— Где моя мать?
— У тебя нет матери...
— У меня есть мать! — с яростью и болью воскликнул Леон.
Руки Гонзага затряслись. И он, в свою очередь, тоже закричал:
— В таком случае можешь проваливать на ее остров — к дикарям! Я думал, ты европеец, а ты... ты дикарь. Там твое место.
Леон притиснул сжатые кулаки ко лбу и засмеялся:
— Господи! Так ведь это же мое спасение!
Гонзаг уронил голову на стол и заплакал. Сконфуженный Леон сел рядом с отцом, хотел прикоснуться к нему и все никак не мог. Не выдержав тягостной минуты, ушел к себе в комнату. Запершись, достал пистолет, долго смотрел в дуло. Затем, бросив пистолет на кровать, написал записку: «Прости меня, отец. Я и вправду подамся на остров, поживу у матери. И пусть все будет так, как будет. Леон...»