Рассудком Леон понимал, что он идеализирует картину, что благостные ощущения его могут мгновенно исчезнуть, однако в душе хотелось, чтобы все это не покидало его вечно.
Леон отошел от костра к группе юношей, затеявших прыжки через аркан. Двое раскручивали аркан, а третий прыгал через него. Все чаще и чаще бьет аркан о землю, все быстрее подпрыгивает юноша, чувствуя себя в полете. И не зря же, как потом выяснил Леон, этого юношу звали Братом орла. Наконец сдались те, кто раскручивал аркан. Брат орла глубоко передохнул, вытер потное лицо. Какое-то время он напряженно разглядывал Леона, словно догадываясь смутно, с кем довелось ему повстречаться не просто случайно на празднике, но и на жизненной тропе. Резко отвернувшись от Леона, он что-то выкрикнул воинственно своим друзьям, и те снова схватились за концы аркана и раскрутили его. И опять полетел, полетел Брат орла, полетел с хищно устремленным на Леона взором; он знал уже, что этот человек прибыл на остров вместе с Геддой.
Леон вернулся к костру, страшно сожалея, что мгновение такого редкого для него душевного равновесия, благостного прекраснодушия закончилось. Он присел рядом с матерью на оленью шкуру, ощущая своим плечом ее плечо, и подумал, успокаивая себя: «Хоть это мое, родное и неизменное. Я теперь чувствую, что у меня есть мать...».
Оглядевшись вокруг, Леон обратил внимание на человека, которого победил Брат оленя в поединке на арканах.
Дергая за поводок чучело росомахи, странный этот человек что-то доказывал столпившимся вокруг него людям.
— Колдун, — с усмешкой объяснила Сестра горностая сыну.
— Да, Гедда мне говорила. Я. пойду посмотрю на него.
Когда Леон подошел к колдуну, тот повелительным жестом приказал людям раздвинуться.
— К вашим услугам бывший доктор философии, а ныне колдун Габриэл Фулдал, по-здешнему Брат луны.
— Доктор философии?!
— Почему вы так неприлично удивились? — спросил колдун, оскорбившись. — Если и не присвоили мне докторскую степень, то все равно я имел на это заслуженное право.
— Не смею возражать, — ответил Леон, усаживаясь на шкуру оленя.
Таинственно поманив к себе Леона, колдун тихо спросил:
— Знаете ли вы, что человек утонул в таком океане, каким является, казалось бы, бесконечно малый атом? С другой стороны, как только человек одолел земное притяжение, он стал жалкой пылинкой в космосе. Микро и макро поглотили его. Человека больше нет. Над миром в огромный рост поднялась механическая обезьяна-робот. Вам не кажется, что я более чем прав?
— Над этим стоит подумать, — осторожно ответил Леон.
— Там вон... в Азии, — колдун махнул рукой, — есть государство, в котором проводился страшный эксперимент. Отрубали головы или проламывали черепа мотыгами учителям, врачам, артистам, ученым. Выгоняли людей из городов. Опустели дворцы, храмы, опустели просто обыкновенные городские дома. То была попытка создать модель нашего будущего, которое надо искать в прошлом...
— Но ведь это ужасно.
— Согласен, ужасно. — Колдун болезненно поморщился. — Не кажется ли вам, что атомный огонь приемлемей? Тут гибнут все разом, жертва не встречается взглядом со своим палачом.
«Бог ты мой, да не похоже ли это на то, о чем говорит Френк Стайрон? — подумал Леон. — Но тут человек, тронутый безумием. А у Стайрона что? Он так похваляется своей способностью мыслить реалистически! Или зло, какими бы ни были его источники, всегда в конечном счете безумие?»
А колдун между тем продолжал:
— И всеобщая обреченность, как ни странно, всех примиряет. Это, знаете ли, как всеобщее избавление от всеобщего кошмара. И потому я все чаще вспоминаю Шопенгауэра... Спасение возможно только в избавлении от мира, бытие которого оказалось для нас страданием. Как там у него дальше? Надо переменить знаки, признав все существующее ничем, а ничто — всем. Так мы обретаем мир, который выше всякого разума. Надо, как Иов, воспрянуть духом, уверовав в Ничто как в высшее благо. Да здравствует культ Ничто! Да здравствует блаженство нирваны!