— Каких, например? — чрезвычайно заинтересованно спросил Клайн. Темные гипнотизирующие глаза его, в которых тоскливо светился сумрак вечно голодного порока, ни на мгновение не отпускали Марию. — Назови хотя бы несколько.
Тень досады пробежала по лицу Марии, и снова обнаружилось, как она чувствовала себя напряженно в этой встрече с людьми, которых так боялась и ненавидела.
— Мне, признаться, некогда. У меня были свои неотложные дела, и вдруг вы... хотя бы предупредили по телефону...
— Ну а все-таки! — настаивал на своем Клайн, делая усилие, чтобы не глянуть на босса.
Острая вспышка раздражения заставила Марию ответить, хотя в глубине души она проклинала себя за это.
— Не возникает ли у вас, Клайн, желание освободить свою душу от тяжести гордыни этакого супермена? Не один ли из самых диких предрассудков такая вот гордыня? Ну какой вы супермен, какой вы сверхчеловек? И вообще, вообще... Хотела бы я знать, что это такое? Не лучше ли попытаться стать просто хорошим человеком, да, просто человеком, испытать вместо гордыни ту благотворную гордость, когда приходит на ум, что выше человека нет ничего на свете? Выше человека... как бы это сказать... выше в том смысле, что уже над ним, над человеком, а не в нем самом может, по-моему, быть только его шляпа. Да, шляпа, которую он уважительно снимает перед другим человеком, равным себе, презирающим тщету гордыни так называемого всесилия супермена. Ведь мнимое это всесилие... да, именно мнимое, мнимое, мнимое является, по сути дела, не чем иным, как страстью к насилию над другими. Страстью опрокинуть наземь в прах себе подобного и вот таким преступным образом над ним возвыситься. Что может быть гнуснее этого? А корыстолюбие, спесь, алчность, лицемерие?
Все это Мария говорила Клайну, а, в сущности, адресовала прежде всего Стайрону. И тот понимал это и отвечал ей снисходительной, лениво блуждающей на скучающем, чуть усталом лице улыбкой. Однако у Марии кое-что нашлось именно для Клайна, и только для него:
— А у вас, Клайн, гордыня так называемого всесилия супермена к тому же еще уживается... простите меня, с самым низкопробным холуйством, рабством. Помесь насильника с холуем, рабом, в результате чего порождается зомби...
Какое-то время длилось тягостное молчание, и Мария возвращалась в прежнее свое состояние человека, замороженного страхом, словно погружаясь в холодный погреб. Тишину нарушил Стайрон. Он шлепнул несколько раз в ладоши и воскликнул глумливо:
— Браво, браво, какое красноречие! — И заметив, что Мрия бледнеет, вдруг на мгновение дотронулся до ее руки и сказал точно бы дружески-утешительно: — Ну, ну, успокойтесь. Я вижу, вы здорово изменились. Видно, Ялмар хорошо потрудился над вами.
Мария остановила напряженный взгляд на воображаемой точке, стараясь показать, что ей более чем в тягость дальнейшее пребывание гостей в ее квартире. Стайрон посмотрел на часы, перевел взгляд на Клайна. И тот понял, что это приказ, мгновенно как бы натянул на лицо маску деловой озабоченности, зажал между коленей сложенные ладонь к ладони руки и сказал:
— Вот какой у нас к тебе разговор, Мария. Твой муж в последней публикации сделал странные намеки на то, что по заключению каких-то там врачей выяснилось: причиной смерти тринадцати саами явились опыты с галлюционогенами нашей этнографической группы... Не исключено, что тебе тоже, как и мне, придется давать показания следствию...
Мария с мучительным вниманием слушала Клайна. Горечь что-то неуловимо изменила в ее тонко очерченном рте, а глаза, и без того огромные, испуганно расширились. Клайн высвободил из тисков своих коленей руки и тотчас сцепил на затылке, как бы не находя им места.
— Как ты понимаешь, тебе предстоит войти в существенное противоречие с твоим мужем, — продолжил он, на сей раз как-то до приниженности откровенно поглядывая на Стайрона, явно стараясь понять, доволен ли босс тем, что он говорит. — И еще тебе, Мария, надлежит написать письмо Леону. Парня необходимо вытащить с того острова, на котором он скрывается от нас. Мало того, именно ты обязана убедить Леона, что следователю он должен сказать лишь одно: наша группа занималась честной научной работой и никаких опытов с дурацкими, не существующими в природе галлюционогенами...
Откинувшись на спинку кресла, Мария какое-то время сидела молча с высоко поднятым подбородком, отчего стало еще заметнее, как щедра оказалась к ней природа, столь искусно выписав линии ее удивительной шеи. Если бы ничего больше, кроме шеи, не оказалось в ней столь совершенного, то и тогда уже редко кто не сказал бы: господи, как может быть прекрасна женщина!