Не плечо бы ей сжимать, а погладить высокий, белеющий в темноте лоб. Нет. Неосторожно. Глаза девочки старше ее самой. И гораздо проницательнее.
— Вы не отчаивайтесь, Йонас. — Елена по давней привычке виснет на калитке, по-детски раскачиваясь, но детство ее кончилось, как и многое другое под этим небом. Над ними высится дом, который не отпускает ее ни на миг и его тоже едва ли отпустит, если не сделает он решительного шага… В каком направлении? Ах, знать бы!.. Обманчиво светится зеленоватый прямоугольник окна, обманчиво весело выводит рулады сольфеджио Кармела. — Сестра не всегда такая невыносимая. Вчера вон помогла корову доить.
— Почему она не отвечает на мои письма? — Перед Еленой не стыдно унизиться, ведь ее тоже унижают, и не кто иной — он сам. Странно, но мелькнуло какое-то предчувствие.
— Она говорит: на что мне надеяться? Пианино увезли вместе с аптечной мебелью. Дояркой или свинаркой могу стать и без диплома. Ничего не буду читать, пера в руки не возьму, так им и надо.
— А я? Что она обо мне думает?
Выпотрошили бы меня — ничего другого во мне не нашли бы. Стою голый перед ребенком… И хорошо так стоять.
— Сейчас Дануте обижена и несчастна. Но она придет в себя, поверьте, Йонас. Не сердитесь?
Все глубже в прошлое проваливается Статкус и лихорадочно пытается ухватиться за что-то прочное, чтобы не очутиться в таком мраке, откуда нет пути назад; ему необходимо, совершенно необходимо — он обещал! — написать воспоминания о вчерашнем дне, до которого рукой достанешь, ясном, как дважды два. Надо что-то делать, надо спасаться; и все же так падать — пусть это страшно, пусть против всех твоих правил и привычек, характера, убеждений — так проваливаться приятно; слушаешь давно отзвучавшие голоса, растворяешься в своей собственной искренней слезе… Неринга — вот кто может прервать это бесцельное погружение. Его Нерюкас…
Опаленный солнцем, охрипший от споров и ветра работал тогда на строительстве гигантского комбината на севере республики и совсем забывал запахи родного дома. Вырвавшись на денек, бросался, как собака, вынюхивать свои остывшие следы. Шарил в ящиках письменного стола, расшвыривал книги, одежду и не мог найти то, что искал. Пока метался, разбил глиняную вазу, в будни в ней стоял цветок, в выходные букет. Елена с траурным видом подбирала осколки.
— Где Неринга? На тренировке?
Он замерз и никак не мог согреться, отхлебнул чаю с коньяком. Знал — жена, конечно, тоже, — что перестанет стучать зубами, как только Неринга уткнется ему в грудь. Почует он ее запах, и испарится усталость, пройдет неприязнь к превращенной в хаос долине, которой еще долго суждено пребывать в таком виде, пока комбинат не впишется в природу и не станет свидетелем его усилий.
— Нет. — Елена привыкла, что он осведомляется не о ее здоровье или делах.
— Гм, не ждали?
— Нет, думали, что приедешь. Неринга еще утром объявила: «Сегодня увидим папу!»
— Постой, разве я вам звонил? Вроде бы…
Да, собирался, но все время что-то мешало, а потом зарядили дожди и котлован залило. Пришлось вытаскивать оттуда технику руками.
— Откуда же она?… — Статкус виновато заморгал. Под этим небом действуют, видимо, другие законы.
— Спроси у нее.
— Телепатия?
Елена взглянула на него, словно он был жителем другой планеты.
— И преспокойно убежала? К подружкам?
— Никуда она не убегала.
— Смеешься?
— Она у себя в комнате.
— Не желает видеть любимого папочку? Чем он провинился перед ней? Уж не твои ли это козни? Оказывается, и ты, Елена, как все… Работа у меня, проект, пойми. Попробуй не мотаться по объектам, все пойдет к чертям собачьим!
— Я же тебя не упрекаю. — Опустив глаза, Елена ссыпала в помойное ведро осколки вазы.
— Новую куплю. — Стало жалко жену, подошел поближе. Но не ощутил в себе трепета, который обычно обжигал его радостью обладания. Оба думали о том, что ваза снова будет стоять, раз обещана, конечно, это будет другая ваза и едва ли придется по сердцу. Разбитую Елена купила за несколько рублей у одного дипломника-прикладника. — Значит, у себя?
Неринга лежала лицом к стене. Фотографии Кордильер, Тянь-Шаня. Никогда не бывала в горах, но восхищается вершинами? А это что? Рысаки с выгнутыми шеями, жеребята на пастбище… Горы были и раньше, лошади — что-то новое.
— Что ж ты не просишь? Сложим вещички и — в горы. Ты и я.
— Нет, папа. Втроем.
— А может, подождем немножко и… вчетвером?
— Нет, папа. Я никогда не выйду замуж. Так люблю тебя и маму, что не выйду.