— Прекрасная собака! Породистая. С паспортом. Достойнейшая родословная!.. — Вальяжная покупательница словно керосину плеснула в огонь, который и так уже вовсю трещал и приятно согревал. — Тубо, Негус! Негусом его звать. Жесткошерстый фокстерьер. Вам знакома эта порода?
— Я, уважаемая, сам хороших лошадей и хороших собак держал, — выкарабкивался из сложного положения Балюлис, не любивший признаваться, что чего-то не знает.
— Привязчивый. Верный. Рыцарь, не пес! — как жениха, нахваливала хозяйка собачонку, нюхавшую то тележное колесо, то лошадиное копыто.
— Как же. Видно, что серьезная собачка. Не ластится, не дворняга.
Негусу надоела лошадь, он принялся за ногу Балюлиса. Яростно обнюхивал — вот-вот цапнет.
— Прекрасно! Значит, знаток, разбираетесь в породистых животных. Прекрасно!
— Да, не отказался бы завести такую. Уж мне такая бы сгодилась! — вырвалось у Лауринаса, опасливо поджавшего ногу, но раскрасневшегося от комплиментов дамы, от льстящих самолюбию взглядов покупателей.
— Не часто встретишь такого интеллигентного человека. Крестьянин, а торгует честно, никого не обманывает. Такой и собаку не станет обижать. Однако не сердитесь, уважаемый, но Негуса я ни за какие деньги не продала бы! — Унизанная серебряными кольцами и браслетами рука скользнула над собачьей головой. Не опустившись на рыкнувшую морду, нырнула в ящик, словно делая одолжение, покопалась там и извлекла краснощекое яблоко. — Медали у нас, правда, дома остались. Таллинские и вильнюсские медали. Подождите, что собиралась я вам сказать? Ах, да! Если уж очень попросите, могу предложить младшего братца моего Негуса Уэльса. Назван в честь принца Уэльского.
— Не откажусь! — Балюлису некуда было отступать. Пусть неласковая собака, но благородных кровей. В колхозе, да что там, во всей округе другой такой не сыщешь.
— Полсотни для вас, полагаю, не будет слишком накладно? — Покупательница незаметно превратилась в продавца.
— Мне? Мне подойдет!
— Ну и прекрасно! Другого ответа от знатока я и не ждала! — Одна ее рука крепко держала рвущегося куда-то пса, другая на прощание помахала перед носом Лауринаса. — Скажите, где ваша усадьба, и я сама доставлю Уэльса. Не волнуйтесь, зять водит машину. Мы отдыхаем на озере Бальгис.
— Красивое место.
— Озерцо-то маленькое, но глубокое.
— Говорят, там давеча щуку поймали — с бревно!
В очереди так живо заговорили о Бальгисе, что лоб разгоряченного Лауринаса опахнуло влажной прохладой. Зажмуришься и увидишь голубую круглую чашу озера. Как-то раз, когда дети еще не пищали, возил туда Петронеле купаться. Хотя и ворчал, она не преминула сунуть на телегу бачок с грязным бельем. В воду вошла прямо в нижнем белье, плескалась в камышах — так и не удалось уговорить ее сбросить рубашку и сплавать на островок. Тогда он злился, отфыркиваясь сквозь мокрые усы, но после, когда вспоминал об этом купании, словно чья-то добрая рука поглаживала сердце. Сердилась и Петронеле: зачем хватает за мокрую рубаху, прилипшую к груди и животу? Но смеялась и небольно шлепала по рукам. Это потом разбухнет, как тесто на дрожжах, а тогда, когда вырывал у нее зажатый коленками мокрый подол рубахи, все в ней было как надо — ни убавить, ни прибавить, а уж стыдливости… Пятнадцатилетние Меньше стеснялись. Эх, пронеслись молодые денечки, как поднятая ветром волна на Бальгисе, пронеслись, теперь не угодишь своей старухе, хоть в теплую шерсть ее укутывай. Потому и накричишь иногда, и обзовешь, а ведь неплохая жена-то, со своего двора ни шагу, слухов не собирает, сплетен не распускает. Орет, правда, целые дни, швыряет слова, будто каменья, но как иначе пробиться ей сквозь выросшую меж ними стеклянную стену? И все толще эта стена, льдом обрастает. Но нельзя же так!.. Живую тварь топить погнала. Жалкий, вздрагивающий комочек. Щенка. Свиней сам не колол — резника звал, а тут… Нет уж, теперь хоть ты из кожи вон лезь, Петроне, не бывать по-твоему. Решил, что будет на дворе собака, и сделаю! Фокс… Как его? Фокстерьер! Что с того, что не ласковый? Вы как хотите, а мне в самый раз!
Выбрав из карманов мятые бумажки, расправив их и ссыпав в кошелек мелочь, Балюлис поглубже засунул его и принялся запрягать соскучившуюся по дому лошадь. И самому не терпелось уже поскорее воротиться — путь-то не близкий, но вспомнились охи и ахи Петронеле. Крупа ли кончилась, сахар ли, попробуй теперь угадай. Только соберется она наказать, что, мол, купить, ты рукой машешь, она в крик, и — оба такие — невозможно сговориться. Нет, нехорошо, нехорошо! Он уже раскаивался, молча пообещав себе не затыкать больше уши. Не припомнив, в чем дома особая нужда, решил прикупить соли, мыла, ну и булок. Сколько этого добра ни покупай, слишком много не будет, и жена, глядишь, ругаться не станет.