По-моему... По-моему, мне нужноз
авести себе парня. Надо будет
как-нибудь заказать пиццу с доставкой.
Рейчел говорила, у них там в доставке
работает один симпатичный мальчик.
Я снова закатила глаза.
- С чего тебе вдруг приспичило завести
парня?
Оливия делала вид, будто внимательно
изучает фотографии, однако у меня
возникло такое чувство, что она
напряженно дожидалась моего ответа.
- А тебе не хочется?
— Ну, наверное... когда появится
подходящая кандидатура,
пробормотала я.
- Но как ты узнаешь об этом, если даже
ни на кого не смотришь?
- Можно подумать, у тебя хватило
мужества заговорить хоть с одним
парнем. За исключением плаката с
твоим любимым Джеймсом Дином.
- Эти слова прозвучали более
воинственно, чем я хотела, и я
попыталась смягчить их смешком.
Оливия насупилась, но ничего не
сказала. Мы долго сидели молча,
разглядывая фотографии.
Мое внимание привлек снятый
крупным планом кадр, на котором мы
с Рейчел и Оливией были запечатлены
втроем; снимок сделала мать Оливии
перед самым началом учебного года.
Рейчел с широченной улыбкой на
веснушчатом лице одной рукой крепко
обнимала за плечи Оливию, другой
меня, словно пытаясь втиснуть
нас обеих в кадр. Это она всегда была
той связующей силой, на которой
держалась наша дружба, именно
ее общительная натура много лет
удерживала вместе нашу троицу.
На фотографии Оливия, с ее загорелой
оливковой кожей и яркими зелеными
глазами, словно вышла из лета.
Безукоризненно белые зубы сверкали в
улыбке, на щеках играли ямочки. Рядом
с ними обеими я казалась воплощением
зимы: темно-русые волосы и серьезные
карие глаза, да и вообще внешность
у меня была какая-то блеклая, точно
прихваченная холодком. Я всегда
считала, что мы с Оливией родственные души:
обе необщительные, вечно погружены в книги.
Однако теперь я начала понимать, что мое одиночество
- добровольное, тогда как Оливия
просто болезненно застенчива. Чем
больше времени мы проводили вместе,
тем сложнее нам было оставаться
подругами.
— Я тут похожа на дуру, — заметила
Оливия.-Рейчел - на сумасшедшую.
А ты на злючку.
На мой взгляд, у меня был вид человека,
который ни в чем не потерпит отказа
я бы даже сказала, нахальный. И мне
это нравилось.
И вовсе ты не похожа на дуру. Ты
похожа на принцессу, а я на людоеда.
– Да не похожа ты на людоеда.
Уж и помечтать нельзя.
— А Рейчел?
Так ты сама все сказала. У нее тут и
правда безумный вид. Ну или будто она,
как обычно, перепила кофе.
Я снова взглянула на снимок. Рейчел
в самом деле походила на солнце,
яркое и лучистое, а мы — на две
луны, удерживаемые на орбите
исключительно силой ее воли.
— А эту ты видела? — Оливия
вклинилась в мои мысли и указала на
другую фотографию. На ней мой волк
был снят в чаще леса, наполовину
скрытый стволом дерева. Однако ей
удалось поймать в фокус кусочек
морды; его взгляд был устремлен прямо
на меня. — Можешь взять ее себе. И
вообще, забирай всю пачку. Можно
потом будет вставить удачные в альбом.
- Спасибо, — ответила я; Оливия
едва ли подозревала, насколько я ей
благодарна. Я показала на фотографию:
— Это снято на прошлой неделе?
Она кивнула. Я взглянула на снимок
поразительный, однако безжизненный
и не идущий ни в какое сравнение с
оригиналом. Я легонько погладила
его пальцем, как будто ожидала
почувствовать на ощупь колючую
шерсть. У меня защемило сердце. Я
ощутила на себе взгляд Оливии, и
от этого мне только стало еще хуже,
на меня накатило одиночество.
Когда-то давно, может быть, я и стала
бы говорить с ней об этом, но теперь
это было слишком личное. Что-то
изменилось; пожалуй, это была я.
Оливия протянула мне тоненькую
пачку снимков, которую она отложила в
сторону.
- А это моя гордость.
Я принялась рассеянно просматривать
фотографии. Там было на что
посмотреть: опавший лист в луже,
детские лица, отражающиеся в окошках
школьного автобуса, художественно
размытый черно-белый автопортрет
Оливии. Я поохала и поахала, а
потом снова принялась любоваться
фотографией моего волка.
Оливия досадливо фыркнула.
Я поспешно переключилась на лист
в луже и нахмурилась, пытаясь
представить, что могла бы сказать о
каком-нибудь произведении искусства
моя мама.