Она негромко прыснула; это было
ужасно мило и совершенно не вязалось
с моим о ней представлением.
— Я умираю с голоду, — сказала она
наконец. — Пойдем поищем что-нибудь
на завтрак, а то уже обед скоро.
Я выбрался из постели, Грейс — следом
за мной. Я остро чувствовал ее ладони
на моей спине, подталкивающие
меня к выходу из комнаты. Вместе мы
дошлепали до кухни. Яркий солнечный
свет бил в стеклянную дверь террасы
и отражался от белых столешниц и
кафеля на стенах, заливая и то и другое
белым сиянием. Поскольку я уже успел
побывать на кухне и разведать, где
что лежит, я начал выкладывать из
шкафчиков продукты.
Все это время Грейс хвостом ходила за
мной, то касалась моего локтя, то как бы
ненароком проводила ладонью по моей
спине. Краешком глаза я видел, как она
жадно разглядывает меня, когда думает,
что я на нее не смотрю. Все было так,
как будто я никогда и не превращался
в человека, а все так же следил за ней
из чащи леса, а она все так же сидела
на качелях и смотрела на меня с
восхищением в глазах.
— О чем ты думаешь?
Я разбил яйцо в сковороду и налил ей
стакан сока человеческими пальцами,
которые внезапно стали для меня
драгоценностью.
Грейс рассмеялась.
— О том, что ты готовишь мне завтрак.
Это был слишком простой ответ; я не
знал, можно ли ему верить. У меня
самого в голове теснилась тысяча
мыслей.
— А еще о чем?
— О том, что это ужасно мило с твоей
стороны. О том, что ты, надеюсь,
умеешь готовить яичницу. — Тут
ее взгляд на миг перепорхнул со
сковороды на мои губы, и я понял, что
на уме у нее отнюдь не одна яичница.
Она поспешно отвернулась и опустила
жалюзи, мгновенно изменив атмосферу
в кухне. — Что-то свет глаза режет.
Солнечные лучи просачивались
сквозь жалюзи, горизонтальными
полосами прочерчивали широко
расставленные карие глаза Грейс и
четко обрисованную линию ее губ.
Только я снял с огня сковороду и
разложил яичницу по тарелкам, как
из тостера выскочил поджаренный
хлеб. Я потянулся за ним одновременно
с Грейс, и получился один из тех
идеальных киношных моментов,
когда герои случайно соприкасаются
руками и всем становится понятно, что
сейчас они будут целоваться. Только
в нашем случае, когда я наклонился
за тостом, Грейс каким-то образом
оказалась в кольце моих рук, зажатая
между столом и краем холодильника.
Донельзя смущенный собственной
неловкостью, я сообразил, что это тот
самый идеальный момент, только когда
увидел запрокинутую голову Грейс и ее
закрытые глаза.
Я поцеловал ее. Легонько коснулся
губами ее губ, ничего животного. Даже
в такой миг я разобрал поцелуй по
косточкам: ее возможные реакции,
ее возможные интерпретации,
мурашки, разбежавшиеся у меня по
коже, несколько секунд, прошедшие
от момента, когда я коснулся ее губ, до
того, как она открыла глаза.
Грейс улыбнулась.
— И это все? — поддразнила она меня,
но нежный голос не вязался с колкими
словами.
Я снова нашел ее губы своими, и на
сей раз поцелуй был совсем иным.
Стоило ждать этого поцелуя шесть
лет, чтобы ощутить сейчас, как
оживают под моими губами ее губы,
пахнущие апельсином и желанием. Ее
пальцы пробежали по моим волосам,
сомкнулись у меня на шее, такие живые
и прохладные на моей разгоряченной
коже. Я был как зверь, дикий и
укрощенный одновременно, от меня
остались одни клочья, и в то же время
я никогда не был целостней. Впервые
за всю свою человеческую жизнь я не
пытался ни параллельно складывать
слова в стихи, ни сохранить этот миг в
памяти, чтобы обдумать впоследствии.
Впервые за всю свою жизнь
я находился здесь
и больше нигде.
А потом я открыл глаза, и остались
лишь Грейс и я, Грейс и я — и ничего
больше. Она, плотно сжимающая
губы, словно пыталась сохранить
мой поцелуй внутри, и я, силящийся
удержать этот миг, как будто он был
хрупкой птахой в моих ладонях.
Глава 21
/Сэм
Бывают дни, похожие на витражные
окна, когда сотни маленьких кусочков,
различающихся по цвету и настроению,
собранные вместе, складываются в
завершенную картину. Последние сутки
были из их числа. Ночь в больнице
один участок, болезненно-зеленый и
мерцающий. Темные предрассветные
часы, которые я провел в постели
Грейс, составляли второй, пурпурный
и дымчатый. Затем морозно-голубое
напоминание о моей другой жизни
сегодня утром, и наконец сверкающий
прозрачный участок — наш поцелуй.