Он явно был настроен непреклонно.
Элизабет снова вскинула руку.
— Как вы считаете, волки опасны? Вы получаете много жалоб на них? Моя мама говорит, что много.
Офицер Кениг снова взглянул на миссис Румински; впрочем, он, наверное, уже понял, что любопытство мучило ее ничуть не меньше, чем Элизабет.
— Я думаю, что волки не представляют угрозы для населения. Я — и все мои коллеги тоже — полагаем, что это был единичный инцидент.
— Но на нее тоже напали, — не унималась Элизабет.
Вот счастье-то. Я не видела, как Элизабет указывала на меня, но она определенно это сделала, поскольку все лица немедленно обернулись в мою сторону. Я закусила губу. Всеобщее внимание не досаждало мне, но каждый раз, когда кто-то вытаскивал на свет божий историю о том, как волки утащили меня с качелей, все немедленно вспоминали, что это может случиться с каждым. Мне не давал покоя вопрос, как скоро эти воспоминания побудят их начать охоту на волков.
На моего волка.
Вот почему я не могла простить Джеку его гибели. Учитывая это и его неоднозначный послужной список в школе, я считала лицемерием идти вместе со всей школой на траурную церемонию. Проигнорировать ее, впрочем, мне тоже казалось неправильным; я не понимала, каких чувств от меня ожидают.
— Это было давным-давно, — возразила я, и Кениг явно вздохнул с облегчением, когда я добавила: — Много лет назад. И вообще, может, это были собаки.
Я соврала. Все равно никто не смог бы мне возразить.
— Вот именно, — решительно произнес Кениг. — Вот именно. Не стоит делать из диких зверей чудовищ из-за одного случайного происшествия. И разводить панику на ровном месте тоже. Паника ведет к неосторожности, а неосторожность — к несчастным случаям.
Он высказал мои мысли. Меня охватила смутная симпатия к этому чересчур серьезному полицейскому, который между тем вновь заговорил о карьере в правоохранительных органах.
На перемене одноклассники снова завели разговор про Джека, но мы с Оливией ускользнули к нашим шкафчикам.
Кто-то легонько подергал меня за волосы, и, обернувшись, я увидела Рейчел: она стояла у меня за спиной и печально смотрела на нас обеих.
— Девчонки, сегодняшнее сборище отменяется. Моя психованная мачеха затеяла семейную поездку в Дулут. Если она хочет, чтобы я ее любила, придется ей раскошелиться мне на новые туфли. Давайте перенесем все на завтра, например?
Едва я успела кивнуть, как Рейчел ослепительно улыбнулась нам обеим и умчалась прочь.
— Хочешь, пойдем ко мне? — спросила я Оливию.
Необходимость задавать этот вопрос все еще вводила меня в ступор. Раньше мы с ней и Рейчел каждый день торчали дома у кого-нибудь из нас троих, так сложилось само собой. Но когда у Рейчел появился парень, все почему-то изменилось и наша беззаботная дружба дала трещину.
— Конечно, — сказала Оливия и, подхватив свои пещи, двинулась за мной по коридору, но потом вдруг ухватила меня за локоть. — Смотри.
Она указана на Изабел, младшую сестру Джека, учившуюся в нашем классе; природа щедро наделила ее фамильной калпеперовской красотой и копной ангельских белокурых кудрей. Изабел разъезжала на белом джипе и была обладательницей карманной собачки, которую одевала в тон собственным нарядам. Меня очень интересовал вопрос, когда она наконец заметит, что живет в Мерси-Фоллз, где подобные вещи просто-напросто не приняты.
В настоящий момент Изабел таращилась на содержимое своего шкафчика с таким видом, как будто обнаружила там инопланетянина.
— Она не в черном, — заметила Оливия.
Изабел очнулась от транса и смерила нас злобным взглядом, как будто почувствовала, что мы говорим о ней. Я поспешно отвернулась, но она продолжала буравить меня взглядом.
— Наверное, она уже сняла траур, — предположила я, когда мы отошли на достаточное расстояние.
Оливия открыла передо мной дверь.
— Наверное, она единственная его оплакивала.
Дома я приготовила кофе с клюквенными булочками, и мы уселись за кухонным столом под желтой лампой смотреть кипу свежих снимков, сделанных Оливией. Для Оливии фотография была чем-то сродни религии; она чуть не молилась на свою камеру и штудировала методы фотосъемки, словно они были правилами, по которым следовало строить жизненный уклад. Глядя на ее снимки, я почти испытывала желание тоже обратиться в адепты ее религии. При взгляде на них возникало такое чувство, как будто ты сам присутствуешь при происходящем.
— Он действительно был симпатичный. И не говори мне, что это не так, — заявила она.
— Все никак не забудешь этого офицера? Что на тебя нашло? — Я покачала головой и взяла из стопки следующую фотографию. — Никогда не видела, чтобы тебя так переклинило на настоящем живом человеке.
Оливия ухмыльнулась и склонилась ко мне с дымящейся кружкой в руке. Она откусила кусок булочки и, прикрыв рот ладонью, чтобы на меня не летели крошки, сказала:
— По-моему, я превращаюсь в одну из тех девиц, которые неровно дышат к мужчинам в форме. Нет, ты правда считаешь, что он не симпатичный? По-моему... По-моему, мне нужно завести себе парня. Надо будет как-нибудь заказать пиццу с доставкой. Рейчел говорила, у них там в доставке работает один симпатичный мальчик.
Я снова закатила глаза.
— С чего тебе вдруг приспичило завести парня?
Оливия делала вид, будто внимательно изучает фотографии, однако у меня возникло такое чувство, что она напряженно дожидалась моего ответа.
— А тебе не хочется?
— Ну, наверное... когда появится подходящая кандидатура, — пробормотала я.
— Но как ты узнаешь об этом, если даже ни на кого не смотришь?
— Можно подумать, у тебя хватило мужества заговорить хоть с одним парнем. За исключением плаката с твоим любимым Джеймсом Дином. — Эти слова прозвучали более воинственно, чем я хотела, и я попыталась смягчить их смешком.
Оливия насупилась, но ничего не сказала. Мы долго сидели молча, разглядывая фотографии.
Мое внимание привлек снятый крупным планом кадр, на котором мы с Рейчел и Оливией были запечатлены втроем; снимок сделала мать Оливии перед самым началом учебного года. Рейчел с широченной улыбкой на веснушчатом лице одной рукой крепко обнимала за плечи Оливию, другой — меня, словно пытаясь втиснуть нас обеих в кадр. Это она всегда была той связующей силой, на которой держалась наша дружба, именно ее общительная натура много лет удерживала вместе нашу троицу.
На фотографии Оливия, с ее загорелой оливковой кожей и яркими зелеными глазами, словно вышла из лета. Безукоризненно белые зубы сверкали в улыбке, на щеках играли ямочки. Рядом с ними обеими я казалась воплощением зимы: темно-русые волосы и серьезные карие глаза, да и вообще внешность у меня была какая-то блеклая, точно прихваченная холодком. Я всегда считала, что мы с Оливией родственные души: обе необщительные, вечно погружены в книги. Однако теперь я начала понимать, что мое одиночество — добровольное, тогда как Оливия просто болезненно застенчива. Чем больше времени мы проводили вместе, тем сложнее нам было оставаться подругами.
— Я тут похожа на дуру, — заметила Оливия. — Рейчел — на сумасшедшую. А ты на злючку.
На мой взгляд, у меня был вид человека, который ни в чем не потерпит отказа — я бы даже сказала, нахальный. И мне это нравилось.
— И вовсе ты не похожа на дуру. Ты похожа на принцессу, а я на людоеда.
— Да не похожа ты на людоеда.
— Уж и помечтать нельзя.
— А Рейчел?
— Так ты сама все сказала. У нее тут и правда безумный вид. Ну или будто она, как обычно, перепила кофе.
Я снова взглянула на снимок. Рейчел в самом деле походила на солнце, яркое и лучистое, а мы — на две луны, удерживаемые на орбите исключительно силой ее воли.
— А эту ты видела? — Оливия вклинилась в мои мысли и указала на другую фотографию. На ней мой волк был снят в чаще леса, наполовину скрытый стволом дерева. Однако ей удалось поймать в фокус кусочек морды; его взгляд был устремлен прямо на меня. — Можешь взять ее себе. И вообще, забирай всю пачку. Можно потом будет вставить удачные в альбом.