Выбрать главу

Вениамин Каверин

Друг Микадо

Не все ли равно, где произошло то, что произошло с Като Садао? Комната, которую он занимал, напоминала, несмотря на изысканное убранство, монастырскую келью: окна были достаточно велики, чтобы, умирая, взглянуть на небо. Сквозь матовые занавески простиралась бесконечность. За окнами, в бесконечности колыхался желтый кисель, притворявшийся туманом; за туманом лежал город. Город назывался Лондоном, Впрочем, весьма вероятно, что город назывался Чикаго.

Като Садао был шпионом. Это неверно. Като Садао был виконтом Като Садао. Маленькая сухорукая обезьяна с отвислыми ушами, с белыми кисточками усов над хитроумным ртом… В семидесятых годах, когда самураи безуспешно боролись за власть, он был ранен. В семидесятых годах японцы дрались стрелами. Стрела попала в руку, разорвала сухожилия. Рука отсохла. Теперь это был сморщенный цепкий крючок, которым он в течение двадцати лет пытался поддеть Европу, Он больше не бунтовал. Он дорожил левой рукой и прекрасно знал, что японская армия от лука и стрел докатилась до автоматических пулеметов.

Он был шпионом. Да нет! Он был полноправным представителем своей страны в городе, который лежал за окном.

Розовая телеграмма лежала на ладони Като Садао.

В телеграмме были напечатаны только два слова. Первое казалось Като больничным халатом, второе — барабанным боем, который рвется в уши повешенного: мешок накинут на голову, позвонки разорваны намыленной петлей.

Он позвонил. Крапчатая портьера дрогнула, поползла в сторону. Юноша поклонился с порога, быстро вошел, смокинг вертляво шевельнулся на плечах. Он остановился в двух шагах от виконта.

Като взглянул на него, раздвинул брови.

— Император умер, — холодно сказал он, — вот прочтите это, Матамура.

Секретарь молча взглянул на телеграмму. «Да, император умер, — подумалось ему, — император умер, что ж…»

Император умирал шесть лет. Шесть лет тому назад он помешался, его кормили с ложечки, он страдал детской болезнью. Он жил так долго, что можно было подумать: враги Японии продали его смерть англичанам, в придачу к медным рудникам пли сахалинской нефти.

— Император умер, — равнодушно повторил Като, — это значит, что вы говорите с мертвецом. Дело такое, вы говорите с мертвецом, Матамура. Когда-то я был его лучшим другом. Мой долг — последовать за ним.

Секретарь устал за эту ночь. Туман за окнами, крапчатые портьеры… Розовые женские ноги мерещились ему. Он не спал трое суток.

«Последовать за ним — это значит зарезаться, забавно», — подумал он. И мысленно пожал плечами.

— Сочту за высокую честь… Простите мою смелость, невоспитанность, — с машинальной вежливостью ответил он, — но если я смогу оказать вам услугу, это будет для меня незаслуженной честью. Я положительно недостоин этой чести… («Честь, честь — о чем я говорю?» — подумалось ему невнятно.)

— Я не сомневаюсь в вашем расположении, — пробормотал Като, — я знаю, что вы всегда готовы зарезать меня, если к этому представится случай.

Секретарь сдвинул брови, плечи под смокингом двинулись туда и обратно. Виконт шутил. Но так шутить, когда император умер, — непристойно.

— Дело такое, мне хочется жить, Матамура, — задумчиво сказал виконт, — тоска, понимаете, что ж умирать бесполезно?

— Во всяком случае, я в вашем распоряжении, — тусклым голосом сказал секретарь и вспомнил случай с Такутоми. Его друзья, лидеры Кенсейкай, явились к нему с визитом. Когда они ушли, маленький золотой гроб, в котором лежал кинжал, был обнаружен в кабинете. Это было почтительным напоминанием. А Такутоми…

«Он, кажется, в самом деле зарезался, — медлительно думал секретарь, — или нет, он отослал гроб на почту, до востребования, неизвестному… Он не зарезался, его убили».

Като говорил не меньше получаса, а он не слышал ни слова. Когда он вслушался наконец, его поразило лицо виконта. Лицо было плоским, как тень.

— Я не хочу, чтобы моя страна питалась падалью, — хриплым голосом продолжал Като, — я — сын даймио, я родом из Кагошимы, а Европа отравила меня. Мы отравлены, Матамура. Куда бы я ни приезжал, всюду одно и то же. Они уничтожили пространство, сожрали время, а теперь и то и другое оказалось ядом. Я двадцать лет не видел Японии, я разучился умирать в Европе.

Он взглянул на секретаря и замолчал.

— Где вы провели эту ночь, Матамура?

Секретарь стянул узкие глаза к вискам, сжал зубы. Виконт болен, нужен врач, но, кажется, виконт задает оскорбительные вопросы?

— Сочту за высокую честь, — пробормотал он с холодной почтительностью, — просить у вас разрешения не отвечать на этот вопрос. Кроме того, позволю себе предположить, что вы слегка нездоровы. У вас усталый вид, болезненный цвет лица.