Хуно Диас
ДРУГ
( Junot Diaz “ Boyfriend ” )
Перевод Дмитрий Пастернак
С травой я перестарался. Многих она просто разрывает. Я же делаюсь лунатиком. Говорю вам, я проснулся за дверью, на площадке, и чувствовал себя так, будто по мне топтался весь наш школьный оркестр. Я бы проторчал на площадке всю ночь, если бы парочка этажом ниже не устроила одну из своих обычных разборок в три часа утра. Я был такой убитый, что не мог пошевелиться.
Друг пытался навешать лапши на уши, – ему, типа, нужно собственное пространство. А Подруга, типа: мать твою, у тебя будет сколько угодно пространства. Я немного знаю Друга. Видел его в барах и видел девочек, которых он приводил, пока Подруги не было дома. Как же – бегать налево ему не хватает пространства. «Ну, и отлично», – говорит он, но как только идет к двери, Подруга начинает рыдать: «Зачем ты так?».
Один в один как мы с моей бывшей. Я дал себе слово, что не буду думать о Лоретте, даже если каждая латина в городе, красивая, как Клеопатра, заставит меня лить слезы, что мы расстались. Когда Друг наконец вышел, я уже успел вернуться в квартиру. Подруга продолжала рыдать. Дважды рыдания прекращались, возможно, она услышала, как я хожу у нее над головой, и я затаивал дыхание, пока она не начинала снова. Я шел за ней в ванную, и нас разделяли только пол, провода и трубы. Она все повторяла: «Чертов ублюдок» и раз за разом споласкивала лицо. У меня разорвалось бы сердце, если бы все это не было так знакомо. Уже выработался иммунитет на такие вещи. Мое сердце защищено толстой, как у моржа, кожей.
На следующий день я рассказал дружбану Гарольду о Подруге.
– Тем хуже для нее, – сказал Гарольд.
– Да, точно.
– У меня своих проблем с бабами хватает, а то бы пошли утешили вдовушку.
– Она не для нас.
– Скажешь тоже – не для нас. Еще как для нас.
Она была слишком шикарна, слишком породиста для таких раздолбаев, как мы. Никогда не видел ее в футболке или без украшений. А этот ее Друг. Ниггер мог бы моделью быть. Черт, да они оба могли быть моделями, и, наверное, были, если учесть, что я ни разу не слышал, чтобы они говорили о работе или долбанном шефе. Такие люди недоступны для меня. Их выращивают на других планетах, а потом забрасывают по соседству со мной, чтобы напомнить, какая паршивая у меня жизнь. Больше того: они говорили между собой на испанском. Ни одна из моих подружек не говорила по-испански, даже Лоретта, пуэрториканка. Самой испанской для меня была та черная цыпочка. Она провела три года в Италии и любила болтать на итальянском в постели. Она сказала, что стала встречаться со мной именно потому, что я напоминаю ей одного парня с Сицилии. Именно поэтому я ей больше не звонил.
Друг заходил пару раз на той неделе за вещами и, как я догадываюсь, закрыть счет. Самоуверенный урод. Он выслушивал ее бесконечные путаные доводы, потом вздыхал и говорил, что все это не имеет значения, ему нужно собственное пространство, точка. И каждый раз она позволяла трахать ее, наверное, надеясь, таким способом удержать его, но вы же знаете, – если кто стал на лыжи, того не удержать никакими фокусами. Я слушал их и думал: «Последнее дело – трахаться на прощанье». Проверено. У нас с Лореттой то же самое было. Только мы не вели таких вот разговоров. О наших днях прошедших. Даже когда нам было классно вместе. Мы лежали и слушали мир за окном – машины, голубей, крики мальчишек. Тогда я и понятия не имел, о чем она думает, но теперь я знаю, что вырисовывалось в ее пустой головке: бежать, бежать.
Парочка была просто повернута на ванной. Каждый приход Друга заканчивался в ванной. Что мне было только на руку, – здесь я их слышал лучше всего. Не знаю, зачем мне понадобилось следить за ее жизнью, но я не пожалел. Люди в основном, я полагал, даже в своем худшем до чертиков скучны. Но я тогда ничем занят не был. Меньше всего женщинами. Я взял выходной, пока обломки нашего с Лореттой кораблекрушения не исчезнут из вида.