Мы изнутри судить свой век не можем.Однако — для примера — предположим,Что он и в самом деле нехорош,Ну что ж, далекий мой собрат, ну что ж!Кончается еще тысячелетье.Давай событье славное отметимУченым диспутом. Давай сравнимТо темное средневековье с этим;Чье хуже, чье кромешней — поглядим,Померимся оружием своимВ заочном схоластическом сраженье.Мне слышится, как ты вступаешь в пренья:Есть гниль своя в любые времена,Позорный мир, бесчестная война.Что говорить, бесспорное сужденье.В основе всякой веры — наша скорбь.Само собою, так. Но плеч не горбь;
Добавь, что справедливость невозможнаИ для пола выбор не велик —Трагический иль шутовской парик.Все это правильно и непреложно.Ну, а теперь от сходства перейдемК различью — если мы его найдем.(Учти, мы соревнуемся в несчастье,Но строго сохраняя беспристрастье.)Чем современный разум нездоров?Пространством, бесконечностью миров.Мы кажемся себе, как в окуляре,Под взглядами враждебными светил,Ничтожною колонией бацилл,Кишащих на земном ничтожном шаре.Но разве только наш удел таков?Вы тоже были горстью червяков,Кишащих в прахе под стопою Божьей;Что, как ни сравнивай, — одно и то же.И мы, и вы — ничтожный род людской.А для кого — для Космоса иль Бога,Я полагаю, разницы немного.Аскет обсерваторий и святойЗатворник, в сущности, единой мукойТомятся и единою тщетой.Так сходятся религия с наукой.
Я слышу, как зовешь ты на урокСвой Палатинский класс. Узнайте ныне,Значение eheu по-латыни —«Увы!». Сие запоминайте впрок.О рыцари, сегодняшний урокМы посвятим смиренью и гордыне.И вот уже Роланд и ОливьеИ все другие рыцари и пэры,В сраженьях закаленные сверх меры,Сидят на ученической скамье,Твердя горацианские примеры,Притом, как чада христианской веры,Обдумывая смерть и бытие.Memento mori и Господь помилуй.Богам и музам люб напев унылый.Спасение души — нелегкий труд.Но если под контролем государстваСпасаться, то рассеются мытарства,Обетованное наступит царствоИ небеса на землю низойдут(В грядущем, видимо, тысячелетье).
Оно второе будет или третье —Неважно. Аргумент весом вполнеВ любое время и в любой стране.Мы — иль ничто, иль Божье междометье.Ну, наконец приехали! Маршрут,Для всех философов обыкновенный:С какой они посылки ни начнут,Опять к универсалиям придут,Сведут в конце концов на АбсолютИ ну жевать его, как лошадь — сено.
А для души — что этот век, что тот.Ты можешь мне поверить наперед:Ведь это я в твои уста влагаюСлова. Я гну свое, но подкрепляюТвою позицию — так королюИ передай. Эпоха мрачноватаВсегда — твою ли взять или мою.Я — либерал. Тебе, аристократу,И невдомек, что значит либерал.Изволь: я только подразумевалТакую бескорыстную натуру,Что вечно жаждет влезть в чужую шкуру».И я бы тронул руку старика,Сжимающую посох, и слегкаОткинулся бы в кресле, потянувшись,И, усмехнувшись про себя, сказал:«Я «Эпитафию» твою читал».
На днях забрел я на погост. АллейкиВ то утро были сиры и пусты.Лишь кто-то вдалеке кропил из лейкиВ оградке тесной чахлые цветы(Как будто воскресить хотел подобьяУшедших лиц). А я читал надгробья,Прикидывая в целом, что за срокОтпущен человеку — к этой темеВсе более меня склоняет время.И выбор был изысканно широк:Часы, и дни, и месяцы, и годы.Один покойник жил сто восемь лет...А было бы недурно ждать погодыУ моря, пожинать плоды победНаучных — и приветствовать открытья,И наблюдать дальнейшее развитьеПолитики, искусств и прочих дел,Но притязаньям нашим есть предел.Мы все на крах обречены в финале;Всех, кто когда-то что-то начинал,И Землю в целом ждет один финал.Отсюда столько в прозе и в стихахСлезоточивой мировой печали.(На что я лично искренне чихал.)Утрата жизни, денег иль рассудка,Забвенье, боль отверженной любви —Я видел все. Господь благослови...Кого же? Вот бессмысленная шутка.Раз никому судьбы не обороть,Да сам себя благословит Господь!
Я помню твой завет: Memento mori,И если бы понадобилось вскореСнабдить надгробной надписью мой прах,Вот эта надпись в нескольких словах:Я с миром пребывал в любовной ссоре.