Отец Никон похохотал от души и был поддержан, правда, не всеми. Девушка в косынке на другом конце стола мелко и скрытно крестилась. Отче жестом отвел хозяйкину руку с ложкой салата:
— Будет с меня этого грецкого твоего+ Горько от него во рту. А вот сваргань–ка ты мне лучше яишенки, мать. Да смотри: желтки не расплескай.
«Мать» только руками всплеснула: рада бы, батюшка, да все яйца, что были, в салаты покрошила.
— Эка беда — у соседей спроси, уважьте отца. Не любитель я их в салатах. Мне всего–то и надо — из трех штук. Пост завтра начнется, так хоть сегодня душу отвести.
Все улыбались, зная, что батюшка — еще тот шутник, похлеще Ивана, недаром сдружились, хоть отец Никон духовником был, а Иван — чадом.
— А теперича я расскажу, как мы с Ваньком куролесили, — отец Никон чуть подтолкнул под локоть соседа справа, чтоб тот наполнял рюмки.
Шутки шутками, а пока отче описывал куролесы в вагоне–ресторане после паломничества в Бари, хозяйка сбегала к одним соседям, к другим, но у всех — бывает же такое — ни яйца единого. Вот уважили так уважили! Чем точнее батюшка припоминал их с Иваном подвиги по пьяному делу, перемежая сказ панегириком троекратной глазунье, которую жаждал все сильнее, как запретный плод, тем пуще хохотали, некоторые до слез. Портрет на стене, казалось, тоже ходуном ходил, — висел слегка набок.
Писателю (а по его лицу и телу нетрудно догадаться, что он постится круглый год) не нравился весь этот балаган, учиненный отцом–проказником. Супруга классика, поджав губы, терпеливо выжидала момент, чтоб вернуть разгулявшуюся компанию в пристойное русло поминок. Кашлянув, постучала ложечкой по фужеру:
— Миша хотел бы сказать еще.
Пока писатель, зажатый между дамами, с трудом вставал, — а он говорил только стоя, — супруга поспешила сообщить:
— Миша вчера у Святейшего был на приеме, и Святейший благословил нас на новую книгу. Назвал Златоустом и совестью нашего времени, — при этом в сторону подруги студенческих лет был брошен красноречивый взгляд: «A вы тут себе позволяете, милочка»!
— Это не ко времени, Зоя, и не к месту, — поморщился новоиспеченный златоуст, хотя и дал супруге закончить. И посыпал словами, как из рога изобилия, — говорить он умел! Вспоминая о коллеге по перу и восхваляя того достоинства, поведал слушателям о том, что перед смертью Иван исповедался и причастился как истинный христианин (хотя, помнится, вдова упоминала, что муж две недели был подключен к аппарату и умер, не приходя в сознание). Под конец же речи, ко всеобщему удивлению почвенник с лицом рептолоида плавно вырулил на прежнюю тему, затронутую еще до глазуньи, а именно о родовых муках, предписанных самой Библией, и в довершение, видно для красоты пассажа, призвал почтить тостом хозяйку дома и вдову раба божьего Иоанна, родившую, бывши ему преданной женой, трех чад, и остающейся неизменно верной покойному до сего дня.
— Да, что и говорить, Мишенька, дети даются нелегко, — растроганная хозяйка перегнулась через стол — дотянуться до бокала с минералкой в руке классика. Детей на поминках не было, — у молодых свои заботы, но в доказательство их наличия вкруг стола был пущен семейный альбом.
— Верно, брат, жена чадородием спасается, — поддержал пьяненький отец Никон, прибавив: — Смотри–ка, а младшенький — вылитый Ванька, чертяка!
Ей так хотелось взглянуть, но вот дуреха, зачем–то сняла очки, и пока доставала их из сумки, жена классика перехватила альбом. Бегло глянув, передала дальше. Не судьба. Зато прямо напротив портрета посадили, и она смотрела украдкой. Прищур смешливых Ивановых глаз настраивал на мелкое хулиганство, будоражил память. Золотые деньки+ Разве забудешь, как ревела в женском туалете, а распугавший всех девиц Ванька, единственный женатый парень в их группе, то ли в шутку, то ли всерьез убеждал ее, что ей крупно повезло, что женщина в процессе беременности становится сверхчеловеком по всем признакам, и не только физиологическим, — эдакой инопланетянкой.
«Богиней, если хочешь. Гордиться должна, а не рыдать».
Она жалела теперь, что тогда почти не слушала его, а только гадала — влюблен он в нее или нет? Конечно, она безумно любила другого, неженатого, мастера спорта, а не филолога, но все–таки… Так она и не узнала наверняка, но разве это важно сейчас?..
«Короче, план такой», — вырвав листок из тетради и крупно написав ЗАСОР, Ванька приклеил его снаружи размокшим мылом. Словно вчера это было: стоит, прижав дверь спиной, скрестив руки на груди. Она запомнила даже свитер на нем: синий, с двумя полосками — белой и голубой. Пока излагал план, в дверь то и дело толкались, но Ванька держал оборону и на стук недоверчивых отзывался: «Засор, потерпите малек, дамочки!»