Я ее поцеловал.
— Нет, девочка моя, не надо.
— Как думаешь, Билл, он сделал это нарочно? Думаешь, подсунул Поля в мой фонд, потому что знал, что произойдет? Только чтобы меня высмеять? Только чтобы меня унизить?
Могло быть и так, разумеется. Старик в своей безмерной извращенности вполне был способен и на это.
— Ненавижу его, — сказала она почти спокойно. — Это еще одно, на что у меня открылись глаза. Я ненавижу своего отца.
Смотреть на ее расстроенное лицо было мучительно, но при этом я сознавал, что как бы ни ужасно все это было, но все пойдет ей на пользу, даже конец ее фонда. Бетси — единственная из нас, кого Старик не сумел подкупить, которая чудом перенесла его вечное пренебрежение и собственное отчаянное желание завоевать его уважение. Да, было гораздо лучше, что теперь наконец она могла его ненавидеть. Оба мы теперь были свободны, свободны от Старика.
— Не бойся, девочка, — сказал я. — Не бойся его ненавидеть. А теперь забудь о нем и о фонде тоже забудь. Ничего этого тебе не надо.
Собирался добавить: ведь у тебя есть я. Но тут я вспомнил про Анжелику и благоразумно промолчал. Нет, не годится повторять это до тех пор, пока не докажу ей, что думаю так всерьез.
Замерев на миг, она долгим, нескрываемо испытующим взглядом оглядела меня.
— Я всегда хотела быть достойной своего отца. Теперь же полагаю, это было не самое возвышенное желание, как ты думаешь?
Я улыбнулся ей, подумав: «Это хорошо. С ней все обойдется».
— Беги, моя девочка, — сказал я, — и принеси те книги. Постарайся вернуться, когда попадется птичка.
Проводив ее, я вернулся в гостиную и налил себе стаканчик. Дрожал всем телом, но это состояние не могло погасить ни моего нового, сильного чувства уверенности в себе и Бетси, ни убежденности, что с помощью Макгайра сумею справиться с положением. Подумал об Анжелике. Может быть, ее отпустят еще сегодня вечером… она будет свободна… Как приятно думать о ней спокойно и по-дружески. Наконец-то на свой первый брак и наши отношения после него я мог смотреть непредвзято, спокойно, без горечи. Понял, почему она ушла от меня, и осознал, что в ослеплении богатством Кэллингемов я был точно так же глуп и наивен, как Анжелика в ее жалости к таким человеческим отбросам, какими были Чарльз Мэйтленд и Джимми Лэмб. Теперь я мог бы признаться, что меня потянуло к ней, когда она вдруг снова объявилась; мог бы даже признаться, что для меня — для какой-то части меня — она всегда будет желанной. После всего, что произошло, я легко мог справиться с мыслью о том, что она и в самом деле прекрасный человек. Эти прискорбные события испытали ее. Испытали и меня. Оба мы испытание выдержали. Теперь можем спокойно идти дальше. Каждый своим путем.
Вскоре пришел Макгайр. Притащил громадный портфель. Даже смешно было видеть, как он пышет задором и строит планы.
С Полем объясняться я буду сам, а он в соседней комнате засядет с магнитофоном. Тут он извлек его из портфеля. Все это казалось мне слишком похожим на кино, но тем не менее мы так и сделали. Я разместил его в столовой, примыкавшей к гостиной. Только запрятали в стену микрофон, как раздался звонок.
— Сделайте вид, что уже изучили учетные книги, мистер Хардинг. Держитесь решительно, с превосходством. Он должен быть просто раздавлен.
Макгайр был взволнован гораздо сильнее меня. Я пошел открывать. Мне было несколько не по себе, смутно ощущая, что предаю нашу дружбу, я впустил Поля.
24
Он улыбался мне своей широкой открытой улыбкой. Сбросил плащ на ту самую кушетку Анжелики.
— Бетси дома?
— Нет, но вот-вот вернется.
— О чем будем говорить? Об Анжелике?
— Более-менее.
В гостиной он, не дожидаясь приглашения, плюхнулся на кушетку под самой стеной, отделявшей нас от столовой. Возясь у бара с коктейлями, я старался набраться решимости. Не было смысла именно в этот момент напоминать себе, что он был моим лучшим другом. Не было смысла убеждать себя в том, что Джимми Лэмб всего лишь грязный мелкий шантажист, которого некому жалеть. То, что я собираюсь сделать, вызвано отнюдь не сознательным желанием послужить справедливости. Все гораздо проще. Я должен сделать это, чтобы спасти Бетси, и Анжелику, и себя. И поддаться движению сердца — теперь то же, что сойти с ума.
Я принес ему коктейль. Голубые глаза его внимательно следили за мной.
— Значит, прокурор хочет все-таки раскрутить процесс?
— Назначил его на следующую неделю.