Я попытался справиться с внезапной тревогой.
— Ты хочешь сказать, он занялся Стариком? Джимми собирался прижать его к стене?
— Что — Старика? Господи, ему достало ума не связываться с Кэллингемом. И вообще, зачем ему было это? Он так умел угодить и польстить, что Старик был от него без ума. Тот же понятия не имел, что Джимми избил Дафну, что он пил и все такое… Вы же все это утаили. Старик для него вовсе не представлял проблемы. Только две помехи стояли на пути его гениального плана — ты и Бетси.
Залпом проглотив остаток коктейля, грохнул стаканом о столик перед собой, не спуская при этом глаз с моего лица.
— А я ведь раньше думал, что ты обо всем догадался и потому втравил в это дело Анжелику. Разумеется, точно я ничего не знал. Да мне было и безразлично. Нужно мне было одно — чтобы полиция продолжала заниматься Анжеликой. Все равно ее никогда бы не осудили, а пока она оставалась под подозрением, та, другая история — и вместе с ней мои скромные шалости с фондом — оставалась бы вне их внимания. — Он помолчал. — Только тебя, видно, так и не осенило. Ты до сих пор так ничего и не понял. Когда ты только что заявил, что знаешь, кто его убил, я было подумал, что ты и вправду знаешь.
У меня в голове все окончательно перепуталось, и его голос все гудел в ушах.
— Я знал это с самого начала. Знал еще раньше, чем это произошло. Передо мной Джимми не нужно было ломать комедию. Меня он загнал в угол и знал это, и, кроме того, нуждался во мне. Меня он посвятил во все свои замыслы. Тебя он не опасался. Всегда мог унять тебя угрозой, что сообщит Старику о Бетси и Анжелике. Проблема была с Бетси. Ты же знаешь, что Бетси устроила ужасную сцену Дафне и в качестве матери семейства Кэллингемов приказала ей немедленно расстаться с Джимми. Но ты не знаешь, что еще более ужасная сцена у нее была с Джимми перед самым отъездом в Филадельфию. Джимми был настороже. Он понимал, что эта женщина тверда как сталь. И было ясно, что, если Бетси будет против него, не видать ему Дафны, как своих ушей. Вот в чем была его проблема — как устранить Бетси. И вот из-за чертового везения он встретил Кэллингема, выходящего из моей квартиры, а из-за наивности бедняжки Поли наткнулся на идеальное средство посчитаться с нею. Пожалуйста: или она благословляет его брак с Дафной, или он, Джимми, разнесет по первым страницам всех газет, что этот сказочный, праведный, отдающий себя служению человечеству Фонд Бетси Кэллингем против лейкемии — не что иное, как ширма, за которой скрываются заурядные мошенники.
Я чувствовал, как стучит у меня сердце. Замерев неподвижно, сжимая стакан, я в ужасе уставился на него.
— Таков был его план. Нанести ей удар по самому больному месту — уязвить ее гордость, ранить достоинство. Представить ее глупой гусыней, под носом которой годами творилось вульгарное воровство. Все это он выложил мне. И что мне было делать? Ведь он предупредил: если все раскроется, мне придется гораздо хуже, чем ему. И если у меня есть хоть капля разума, я стану на его сторону и обеспечу успех всего дела, и вот тогда Бетси придется уступить. Ну а поскольку я смотрю на вещи реально, то стал его невольным союзником и даже подал ему пару идей, как взяться за дело. Сказал ему: хорошо, делай по-своему. Но кое-что в твоем плане можно гораздо улучшить. Скажи, что сообщишь прессе не только о ее ротозействе, но и о соучастии. Скажи, что сообщишь: она не только знала о злоупотреблениях с самого начала, но ничего не предпринимала, поскольку влюблена в меня и уже давно стала моей любовницей. Я знал, что это сделает с героической воительницей против лейкемии, с идеальной женой и матерью. Ее безупречная репутация будет публично осквернена. И идеальный партнер ее идеального брака ее покинет.
— Ты что, с ума сошел? — я перебил его. — Как тебе в голову могло прийти, что она поверит в такую ерунду?
— Ну, разумеется, поверила бы. Поверила бы чему угодно. Для Кэллингемов каждый виноват, пока не докажет свою невиновность. Это их родовой девиз. Они же не люди, хотя и прикидываются. Веры в людей и понимания у них не больше миллионной доли одного процента нормы. Разумеется, она бы решила, что ты во все поверишь. И разумеется, ждала бы, что ты ее бросишь. Она бы живо представила, как исчезает ее семья, ее муж, ее доброе имя. И сердце ее разорвалось бы на части.
Когда я слушал его рассуждения, сплетавшие одно к другому во вполне правдоподобную картину, во мне поднялась было паника, но вот теперь ее пересилила ярость. Меня вдруг осенило, что делает мой добрый друг Поль Фаулер. В безумном страхе за свою шкуру он валит на меня все мерзости, которых свет не видывал, лишь бы отвлечь мое внимание и оттянуть разоблачение. Я еле сдерживал себя, чтоб не вскочить и не ударить его по роже. Но вовремя вспомнил о Макгайре и его магнитофоне. Нет, нужно продолжать. Это наша единственная надежда. Придется все стерпеть, придется вынести всю эту грязь, но выждать момент, когда он зарвется, и тут добить его. А его голубые глаза, неотрывно следящие за мной, теперь вдруг приобрели почти сострадательное выражение.