На такую яростную отповедь Ольминский не посмел ничего отвечать и сконфуженно промолчал.
«Марксистами становились повально все». Ульянов раньше сделался революционером, а потом уже — марксистом (как видно и из его собственного рассказа). Вначале, после казни брата, он почувствовал непримиримую неприязнь и даже ненависть ко всему старому миру — с его Богом, царем и прочими установленными ценностями. А затем уже стал подыскивать теорию, которая помогла бы ему разрушить весь этот ненавистный мир.
В одном разговоре на вопрос, когда именно он прочитал Маркса и Плеханова и стал марксистом, Ленин сказал: «Могу вам точно ответить: в начале 1889 года, в январе».
Впрочем, впервые имя Маркса Владимир Ильич услышал еще от брата. «Владимир Ильич рассказывал мне, — говорил Лев Каменев, — как, ездя из гимназии… к себе, в деревню в Симбирскую губернию, на перекладных, они с братом спорили, и брат его за несколько месяцев до своей гибели на виселице рассказывал ему о марксизме и о книгах К. Маркса».
Но почему все-таки Ульянов выбрал именно марксизм (а не, допустим, народничество)? На этот вопрос ответить нетрудно. Тогдашней молодежью идеи Карла Маркса воспринимались как самые модные и передовые, с блеском сочетающие революцию и науку. Спустя несколько лет это повальное увлечение марксизмом проявилось даже в легальной печати.
Сам Ульянов так описывал «медовый месяц» марксизма в России в 90-е годы: «Это было вообще чрезвычайно оригинальное явление, в самую возможность которого не мог бы даже поверить никто в 80-х или начале 90-х годов. В стране самодержавной… внезапно пробивает себе дорогу в подцензурную литературу теория революционного марксизма, излагаемая эзоповским, но для всех «интересующихся» понятным языком. Правительство привыкло считать опасной только теорию (революционного) народовольчества… радуясь всякой направленной против нее критике… А в это время выходили одна за другой марксистские книги, открывались марксистские журналы и газеты, марксистами становились повально все, марксистам льстили, за марксистами ухаживали, издатели восторгались необычайно ходким сбытом марксистских книг».
Впрочем, сильны были и старые идеи народников-террористов. В 1894 году Дмитрий Ульянов спросил у брата:
— У нас очень много товарищей, старых, известных нам, почему не взяться и не создать террористической организации?
— А для чего это нужно? — возразил Владимир. — Предположим, удалось бы покушение, удалось бы убить царя, а какое это имеет значение?
— Как какое значение, — изумился Дмитрий, — оказало бы громадное влияние на общество.
— На какое общество? Какое ты общество имеешь в виду? Это то общество либеральное, которое играет в картишки и кушает севрюгу под хреном и мечтает о куцей конституции? Это общество ты имеешь в виду? Это общество не должно тебя интересовать, оно нам не интересно…
В 1903 году в России поднялась очередная волна индивидуального террора — эсерам удалось застрелить министра внутренних дел. «Чисто сделано», — заметил Владимир Ильич, услышав об этом покушении. Но его точка зрения на террор не изменилась. Вождь русских либералов Павел Милюков тогда встречался с ним в Лондоне. По словам марксиста Николая Алексеева, Милюков очень упрекал Владимира Ильича за осуждение террора — «уверял нас, что еще один-два удачных террористических акта — и мы получим конституцию». Сам Милюков вспоминал эту встречу с некоторым раздражением: «Я виделся с ним в 1903 г. в Лондоне в его убогой келье… Спор оказался бесполезным. Ленин все долбил свое, тяжело шагая по аргументам противника».
«Стыдно не знать Тургенева». «Тот, кто знал Ленина, — замечал Кржижановский, — видел в нем человека, который не имеет себе равного по эффективной насыщенности трудового дня». (Даже по лестницам Ленин обычно поднимался быстрой походкой, шагая через ступеньку.) Ведя собрание, он мог прервать кого-нибудь словами: «Я вам дал уже тридцать лишних секунд». Мягко выговаривал опоздавшим товарищам: «Что-то мои часы забегают вперед, надо проверить. Как по вашим часам?» «Случалось, — писала Л. Фотиева, — что Владимир Ильич считал время не минутами, а секундами… Часы, которые отставали или шли вперед хотя бы на одну минуту, Владимир Ильич считал плохими и не пользовался ими… Иногда Владимир Ильич сам называл темп своей работы «бешеным».
Однажды в 1904 году ему пришлось убить два часа на беседу с совершенно неинтересной ему собеседницей. Это столь грубо нарушало главное рахметовское правило — не терять ни минуты понапрасну, — что привело Ленина в крайнее раздражение. Потом он пожаловался: